Три года революции и гражданской войны на Кубани - [65]

Глава XXXII

Переходя в дальнейшем к изложению фактов из жизни других краевых ведомств за этот период, – перед новой Краевой радой, – уместно будет напомнить, что Кубанское Краевое правительство по действующему тогда «положению о высших органах» управления (1917 года) не было в обычном смысле объединенным правительством. Общеправительственная ответственность перед радой была установлена позже, теперь же правительство состояло из председателя и членов правительства, избранных – каждый самостоятельно – Законодательной радой. Действия их по своим ведомствам были в известной степени автономны. За общие решения в совете они несли ответственность лишь как за решения, вынесенные по принципу большинства. В этом заключались большие неудобства: чувство общекубанской солидарности иногда заставляло молчать, где по содержанию делаемых от имени правительства заявлений не все соответствовало общему мнению кубанцев. Перед лицом посторонних не хотелось обнаруживать внутреннюю кубанскую склоку.

Зато позже, когда отношения начали сильно обостряться, Быч как-то не без основания бросил фразу:

– Мы съедаем друг друга… Мы импотентны…

Л. Л. Быч при таких взаимоотношениях членов совета правительства, стремился изолировать от нашего влияния наибольший круг деятельности руководимой им лично правительственной работы: по делам внешних сношений, внутренних и продовольствия. С этой частью правительственной деятельности мы знакомились часто лишь «постфактум», и «предварительно» лишь в тех случаях, когда Бычу приходилось обращаться в совет правительства за санкцией проектов ведомственных штатов, легализации смет и т. и.

Примечательным было в этот период тесное сотрудничество Быча с Кулабуховым.

Еще совсем недавно А. И. Кулабухов держался наших – линейских взглядов, тем более что и по происхождению он был казаком старой линейской станицы Ново-Покровской… Не хотелось бы здесь распространяться о человеке, который жестоко впоследствии пострадал трагически, тем не менее объективность требует отметить, что устойчивостью взглядов он не отличался…

Быч в описываемое время ему покровительствовал, и Кулабухов буквально приклеился к Бычу и во всем творил его волю.

Я уже рассказывал, как поначалу (после возвращения на Кубань) Бычом, в сотрудничестве с Савицким, производилось восстановление власти старорежимных атаманов в Кавказском и в Лабинском отделах. Теперь Кулабухов продолжал то же. Старые полковники ставились во главе всей «земской» работы освобождаемых от большевиков отделов – Екатеринодарского, Ейского. Таманского и др. В городах назначались «головы» и члены управы по какому-то особому признаку определяемой их «деловитости».

Правда, через некоторое время в Екатеринодар был вызван бывший армавирский городской голова Колычев и под его возглавлением был создан при председателе правительства особый отдел законодательных предположений по ведомству внутренних дел, где г. Колычев и занялся разработкой «нормального типа» городского самоуправления в Кубанском крае, а впоследствии, уже при нашем «линейском» правительстве, также и положения о местном «земском» самоуправлении.

Синодик прегрешений этого периода ведомства внутренних дел в отношении периодической печати был довольно тяжелый: до закрытия типографий, навешивания замков на двери редакции и типографии и накладывания казенной печати включительно.

По приказу Кулабухова (24/Х 1918 года) члену правительства по внутренним делам присваивалось право «закрывать газеты» за статьи, «вызывающие недоверие к Краевой власти и затрагивающие представителей соседних дружественных новообразований».

Впрочем, в одном отношении здесь необходимо сделать оговорку.

Руководители добровольчества очень настойчиво напирали на эту прореху в деятельности кубанских властей. По этим не могут умалиться их собственные прегрешения в отношении необходимой доли гражданской свободы и предосудительной – осважной – обработки общественного мнения. Нельзя пропускать мимо внимания того особого покровительства, которое оказывали добровольческие власти газете Шульгина, начавшей выходить в Екатеринодаре в начале сентября и ставшей как бы официальным органом добровольческого командования. Идеи монархизма и узкого национализма выпирали с каждой строчки «России», «Великой России» и пр. И была еще особая сторона дела: их великодержавный тон, пренебрежение к местным силам. Генералы Драгомиров и Лукомский особенно грешили этим, била в глаза сама их манера держаться с местными людьми: как бы «римляне» среди «варваров»… Шульгин со своими присными им вторил, может быть, инспирировал.

Казалось, общность прегрешения в отношении гибнущей российской государственности должна бы внушить мысль о скромности заслуг прошлого. Казалось, некому и нечем было кичиться (в особенности генералу Драгомирову и господину Шульгину) перед кубанцами… В обостренном революцией и гражданской войной сознании кубанского деятеля черноморской складки этот тон великодержавной непогрешимости господ Шульгиных воспринимался как крайне неуместный вызов правилам житейской добропорядочности:

– Пришли к нам на Кубань да нас же и поучают… а сами?!