Три года революции и гражданской войны на Кубани - [139]

Что в атаманском дворце произошло, мне рассказали поручик Исаков и капитан, поехавший с генералом Покровским.

– Я в это время получил приказание, – отмечает Подчасов, – отправиться к дому Фотняди, где был штаб Покровского, чтобы усилить его охрану и принять арестованных.

По словам поручика Исакова, во дворце произошло следующее:

Филимонов обратился к Покровскому с просьбой:

– Приказать караульным обращаться с арестованными в корректной и вежливой форме…

Покровскому это не понравилось… И когда Филимонов заявил, что на довольствие арестованным он будет отпускать деньги из войсковых сумм, что поэтому арестованные могут довольствоваться из ресторанов, то Покровский тут не стерпел и грубо ответил: «Александр Петрович! – Прошу Вас не делать мне указаний, как обращаться и как кормить арестованных»… И повернувшись боком к Филимонову, лицом к офицерам, с насмешкой сказал, щелкнув пальцем около шеи:

– Я их накормлю…

Арестованные – Роговец, Гончаров, Фесков, Манжула, Омельченко, Воропинов, Петр Макаренко и др. – были размещены в одной большой комнате, Калабухов же был помещен отдельно в маленькой, через коридор напротив, что недалеко от уборной…

Когда начало темнеть, я получил приказание от начальника штаба: 1) выставить еще внешний пост (кроме бывшего внутреннего) к окну комнаты, где был Калабухов, 2) запретить разговаривать между собою остальным арестованным… Было предложение, что скрывшийся председатель рады Макаренко (арестован был его брат

Петр) и член рады Бескровный попытаются, с помощью оставшихся верных им казаков, отбить своих единомышленников… Я зашел в караульное помещение передать приказание… Караул был настроен весело…

Захарченко запел на мотив – «Не пиймали Ивана Макаренко, пиймали Петра»… и все подхватили:

– Трай-рай…

Около 12 часов ночи был составлен военно-полевой суд под председательством полковника Комянского; члены: войсковой старшина Гетьманов и др. На суде Калабухов виновным себя не признал. Он говорил: «Я действовал в соответствии с инструкцией, данной Краевой радой для делегации. Если я сделал что-нибудь не согласно с инструкцией, то меня должна сулить рада… Договор с горским Меджелисом был подписан мною, Бычом, Савицким и Намитоковым лишь как черновик, он может войти в силу лишь после рассмотрения и утверждения его радой…

Однако суд признал его виновным, поэтому за измену – повешение.

До приговора Калабухов держался спокойно и с достоинством. После стал сильно нервничать… Мне было его по-человечески жаль. Когда он попросил помочь ему – ответил, что я слишком маленький… Надо просить Покровского о смягчении наказания… И я пошел к генералу Покровскому передать просьбу Калабухова его видеть. И в ответ услышал:

– Скажите, что я не желаю разговаривать со сволочью…

Я передал, что Покровский не хочет его видеть и что остается одно – писать прошение о помиловании, адресованное Главнокомандующему… Покровский, мол, не рискнет скрыть ваше прошение о помиловании, адресованное Деникину.

Калабухов попросил бумагу, чернил и спросил, не знаю ли я форму прошения о помиловании. Я ответил: «Не знаю… Но пишите от сердца… Укажите на свои заслуги… Вы ведь участник Корниловского похода.» Калабухов напишет и снова зачеркнет… Видя это, я пошел в комнату к другим арестованным и спросил:

– Кто знает форму прошения о помиловании?.. Просит Калабухов. – И тут же передал приговор… Не помню, кто сделал набросок черновика и кто спросил меня: будет ли этот суд и их судить и будет ли такой же приговор и для них? Вопрос наивный: я был только начальник охраны. Но, помню, ответил: «Не думаю, чтобы вас повесили… Разве военных, господ полковников?.. Во всяком случае этой ночью больше никого судить не будут. Это я знаю наверняка». Все повеселели. Были даже шутки и остроты. Манжула посоветовал Ф. не забрасывать далеко веревку, которой была связана посылка, переданная одной из жен, завтра мол, будете искать… В прошении на имя генерала Деникина Калабухов просил – во имя старушки матери, двух дочерей, во имя спасенных им от расстрела на станции Кавказской офицеров, которые находятся сейчас в Добровольческой армии, смягчить, уменьшить наказание и (это подчеркиваю) обещал в будущем защищать интересы Добровольческой армии»… Когда я это прошение передал генерал Покровскому, то он меня мало не съел глазами… По всему видно было, что он желал, чтобы я это прошение скрыл… Покровский спешил повесить Калабухова. А тут еще вопрос: откажет ли Деникин. Во всяком случае, Покровскому немедленно пришлось заказывать автомобиль и в час ночи ехать на телеграф, говорить с Таганрогом по прямому проводу, передавать прошение Калабухова… Я был уверен, что Деникин помилует…

Медленно тянулось время от часа ночи, приблизительно, до 3-х. Все это время я провел в комнате «с общими арестованными». Сидели за столом вместе с П. Макаренко и болтали… Он мне понравился… Тип народного учителя, с сократовским знанием жизни.

Спокойствие духа… Насмешка над собой, над всеми. Помню, он попросил у меня карандаш и бумагу. Я дал. Смотрю: появился ствол дерева, потом ветви, на одну из них Макаренко набрасывает петлю и в петле пытается нарисовать автопортрет. Потом бросил, говоря, что без зеркала не может повеситься – намек на отобранные вещи. Я засмеялся и сказал: «Не надо спешить вешаться» – и передал последние новости: завтра утром в Екатеринодар приедет Врангель, и он, а не Покровский решит вашу участь. Около 3-х часов ночи была получена из Таганрога за подписью генерала Романовского телеграмма, которую сейчас же прочли Калабухову: «по докладу главнокомандующему на прошение Калабухова о помиловании положена резолюция: – отказать или отклонить – точно не помню.