Три года одной жизни - [47]

Наконец, грунт стал поддаваться легче, свежее стала земля, запахло корнями кустарника.

— Пробились!

Кто-то всадил с размаху лом, и он проскочил, как в пустоту.

Приникли к образовавшемуся провалу — закапала оттуда вода, побежала ручейком и вдруг хлынула, размывая все, мутным потоком. Зачерпнул Бадаев ладонями воду, дал чуточку отстояться, попробовал на язык — помрачнел: вода оказалась межпластовой... Дальнейшие раскопки были бессмысленны — с водой шел плавун.

Партизаны, остававшиеся наверху, понимали, какая страшная угроза нависла над их товарищами, находившимися в катакомбах. Нужно было дать подземному лагерю воздух. Но как?

Не замеченные фашистами щели в степи еще оставались, но все они были слишком далеко от базы. Скоро ли дойдет воздух окольными путями? Надо было размуровать хотя бы один из вертикальных воздушников, а их каратели охраняли круглосуточно. Воздушниками могли послужить расположенные в районе базы колодцы — оккупанты замуровали и их. Охраняли, однако, не все. У колодца, находившегося во дворе дома партизана Помялуковского, поста не было. Бадаевцы в шутку прозвали этот колодец «предательским» — у него временами тарахтела крышка. Потом сделали для воздуха отводы, и «предательский» колодец стал выручалочкой. От шахт он был в стороне, оккупанты сочли, видимо, что с базой такой дальний колодец сообщаться не может, и охраны около него не выставляли. А партизаны именно через него и поддерживали связь с верховыми разведчиками.

К этому колодцу и решили подобраться Яша и Алексей Гордиенко и Саша Чиков. С полкилометра проползли по промоинам и канавам, развалинам и пепелищам сгоревших домов. Вдоль церковной ограды подобрались, наконец, к пустырю, где был дом Помялуковского.

На крышку колодца каратели взвалили бетонную плиту. Как ее поднять?

Пока Алексей и Саша прислушивались, изучали обстановку, Яша ощупал плиту. В. центре ее была скоба, за которую цепляли крюк подъемника. Яшу осенила мысль: «Над колодцем — крепкий барабан, надежная цепь — чем не подъемник?»

Плита оказалась тяжелой, еле повернули барабан втроем; цепь даже вмялась в дерево. Подсунули три валуна. Образовавшиеся по краям щели прикрыли опавшими листьями — издали ничего подозрительного. Одного не успели сделать до обхода патрулей — открыть крышку. Патрули, как назло, почти у самого колодца расположились на перекур.

Стало светать, пришлось отползти, залечь до сумерек в кустарнике...

Неудача с расчисткой Любкиного выезда повергла находившихся в катакомбах людей в отчаяние. Бадаев видел: безразличие, чувство обреченности овладевают даже самыми выдержанными, волевыми бойцами. Люди впадают в апатию, в сонливость, как замерзающие.

Покидали силы и его самого, но он упрямо продолжал листать дневники ученого. Надо было найти хоть какую-то зацепку, пробудить в людях надежду, продержаться еще.

Воздушники! В записях профессора их упоминалось много — и старых, и пробитых сравнительно недавно. Но выбор нужно было сделать наверняка. Новая ошибка окончательно убила бы веру в спасение. Рисковать было нельзя. И Бадаев искал, искал как одержимый. Со стороны могло показаться диким: рядом угасают, как догорающие свечи, близкие ему люди, а он изучает по геологическим разрезам и схемам «агрессивность межпластовых вод, плавунов»...

— Расчищаем второй, — принял наконец решение Бадаев. — Поднять людей!

И люди, веря своему командиру, опять принялись долбить, возить на бендюжках землю, камни, расчищать подступы к воздушнику.

Потух фонарь у Бадаева. Исчиркал с десяток спичек — гаснут. Отошел в соседний забой — здесь ниже, не так дымно. Зажег, наконец, «шахтерку», колыхнулось пламя. Отчего? Может, от резкого движения руки, от дыхания? Постоял, не шевелясь, — склоняется пламя влево... Тяга? В это еще трудно было поверить. Тянуло к идущей вверх проходке. Что там? Неужели спасение?

Вошел Владимир с поднятым стеклом фонаря в проходку... Воздух! Откуда?

Свежие следы сапог, брошенная кем-то лопата, телогрейка, портупея — вещи Мурзовского. За выпивку и ухарство, сорвавшее связь с Москвой, приведшее к гибели товарища, решено было предать Мурзовского военно-полевому суду, но пока было не до этого. Все, способные еще держать лопату, работали. Работал и Петр.

Час назад он был вместе со всеми, оттаскивал, как и другие, землю из воздушника в боковые забои...

Да, это было час назад. Волоча за собой мешок грунта, Мурзовский добрался до проходки. Около нее легче дышалось. Заглянул в соседний штрек. Сюда не долетали уже ни шумы, ни голоса работавших. Могильная тишина. И вдруг тарахтение, словно застучала где-то деревянная трещотка. Мурзовский пошел на звук. Понял: тарахтит крышка «предательского» колодца. Значит, есть движение воздуха — отводы засыпали, а крышку замуровать забыли или не успели.

Узкая, выложенная ракушечником шахта. Внизу, на двадцатиметровой глубине, полированной гладью чернеет вода. Вверх — метров десять. Упираясь в стенки ногами и спиной, добраться можно. Полез.

Соскальзывали с замшелых выступов ноги, истер в кровь локти. Все же добрался. Попробовал приподнять крышку — поддается. В образовавшуюся щель шибануло. свежестью. Сразу закружилась голова, еле удержался. Несколько минут глотал воздух, как выброшенная на берег рыба. Пришел, наконец, в себя. Поднял крышку повыше, прислушался — тихо. Еще не верилось в удачу. Тряслись от волнения ноги и руки.