Три этажа - [43]

И все же…

Я понимала, что рано или поздно случится что-нибудь, что напомнит им Эвиатара, пробудит полустертое воспоминание, и тогда все выйдет наружу.

Я также понимала, каковы будут последствия.

Асаф не кричит. Стоит кому-то обмануть его доверие, он просто вычеркивает этого человека из списка близких. И тому, кто вычеркнут, нет пути назад. Я наблюдала, как это происходит с его друзьями. С его коллегами.

Но я не испугалась. Напротив. Для человека, чья жизнь вот-вот полностью перевернется, я пребывала в состоянии удивительной безмятежности. Мне снились на редкость приятные сны: мельница в Ямин Моше обдувает меня таким ласковым ветерком, что я испытываю почти сексуальное наслаждение. Я встречаю Эвиатара на берегу Амазонки; он плывет на гигантском добром крокодиле, и, хотя после пластической операции он выглядит иначе, я сразу его узнаю…

На следующий день, загружая в посудомойку посуду, я думала: «Возможно, я пользуюсь этой машиной в последний раз».

Я развешивала в шкафу детские вещи и думала: «Возможно, я открываю этот шкаф в последний раз».

Я готовила спагетти болоньезе и думала: «Возможно, я зажигаю конфорку на этой плите в последний раз».

Проделывая все это, я хранила полную невозмутимость. Словно антрополог, изучающий собственную жизнь. Словно актер, читающий закадровый текст в фильме-катастрофе за минуту до катастрофы. Что, по зрелом размышлении, довольно странно. Я приложила столько усилий, чтобы иметь нормальную семью, и вот, когда появилась реальная опасность, грозящая уничтожить главное достижение моей жизни, я демонстрирую абсолютное безразличие.

♦

Но Лири так ничего и не сказала. И Нимрод ничего не сказал. Андреа – тем более. Я ждала два дня. Три. Четыре. Ничего не случилось. Эвиатар, по-видимому, уже добрался до Венесуэлы, но полиция все еще обращалась к общественности за помощью в его поисках.

Дети, как всегда, продолжали беспрерывно ссориться. Асаф старался вернуться с работы попозже, чтобы поменьше их видеть. А я начала думать, что сошла с ума. Что мой контакт с реальностью, который за последний год претерпел существенные нарушения, окончательно оборвался.

♦

Я всегда ненавидела книги, авторы которых описывают женщин как психопаток. Обычно в таких книгах обязательно фигурирует чердак. Если их экранизируют (согласись, это отличная тема для твоего нового курса в Мидлтауне), то героиня – растрепанная, в рваной ночной рубашке – устраивает такую истерику, что ты невольно думаешь: «О господи, скорей бы за ней пришли санитары!»

Для ясности: я в жизни не надену рваную ночную рубашку. И у нас нет чердака. Но все же…

♦

В прошлом году это случалось несколько раз. Всегда, когда Асаф бывал в отъезде. Всегда поздно вечером. После того, как дети заснут. Сперва я слышу пронзительный крик: «Ха-ни! Ха-ни!» Я выхожу на балкон и вижу там сову. Знаешь, с белой маской на морде в форме сердца. Она смотрит на меня и говорит. Женским голосом. Она говорит обо мне ужасные вещи. Что я плохая мать. Что я неправильно живу. Я защищаюсь как могу, пока ей не надоест и она, фыркнув от отвращения, не заткнется.

♦

Я знаю, что это странно. Поэтому никому об этом не рассказываю. Даже Асафу. Я помню, как мой отец под конец разговаривал с мамой. Помню его тон. И не хочу, чтобы Асаф так же разговаривал со мной. Вот и сейчас – мне понадобилось написать целое письмо, чтобы открыться тебе. Но, даже признаваясь тебе, я не уверена, что смогла описать свои ощущения и не показаться чокнутой. Это немного похоже на… На грезы наяву. Только без приятности. Это и правда крайне неприятно – не понимать: то, что с тобой происходит, происходит на самом деле или нет. Но самое ужасное, что после отъезда Эвиатара на дереве появилась вторая сова. Весь год там была только одна сова – понимаешь? – и вдруг их стало две. Одна может быть случайностью. Две – это уже симптом. Обе говорили со мной одновременно, и обе меня распекали. Но между одной совой, которая тебя клянет, и двумя, делающими это вместе, существует принципиальное различие. Это трудно объяснить. Есть вещи, с которыми можно смириться, и вещи, с которыми смириться нельзя.

♦

Впрочем, эпизоды с совами обычно длились очень недолго. Минуту. Максимум две. Но сейчас я пересказываю события целых двух дней, которые, возможно, существуют только в моем воображении! Где здесь логика, Нета?

С другой стороны, где логика в том, что я подвергла опасности своих детей ради человека, с которым едва знакома?

Знаю, знаю, я могу просто подойти к Лири и спросить ее, помнит ли она дядю Эвиатара. Но что, если она вытаращит глаза и скажет: «А кто это такой?» Как много времени пройдет, прежде чем за мной не явятся санитары?

♦

Они пришли за ней в воскресенье вечером. Я знаю, что в воскресенье, потому что в половине шестого по телевизору показывали «Маленький домик в прериях», и отец выключил телевизор на середине очередной серии и голосом, какого мы никогда от него не слышали, сказал, чтобы мы немедленно шли к себе в комнату. Он действовал из лучших побуждений: не хотел, чтобы мы присутствовали при том, что должно было произойти; он боялся, что сцены, свидетелями которых мы станем, останутся в нашей памяти на всю жизнь. В результате нам пришлось их воображать на основании звуков, доносившихся до нас из-за стены. Но ведь воображаемые сцены тоже могут остаться в памяти на всю жизнь.