Три этажа - [14]

Но в тот утренний час, когда все уже развезли детей по детсадам и школам, на дороге было пусто. И я, увы, добрался до парковки возле нашего дома без всяких приключений. И тут увидел ее. Внучку Германа. Француженку.

Она как раз вышла из дома и направлялась ко мне своей вихляющей походочкой. Как будто танцуя тверк. В шортах и белой маечке с тонкими бретельками. Без лифчика. Одна из бретелек сползла на плечо. В шлепанцах на платформе она казалась выше ростом. От нее было не увернуться, даже если мне этого хотелось. Она шла прямо на меня, а приблизившись, привстала на цыпочки и чмокнула меня в обе щеки – вроде бы в щеки, но почти в губы, – и сказала:

– Бонжур, месье Арно, как поживаете? Вы, случайно, не едете в сторону Тель-Авива?

Мне бы сказать нет. Но я не мог, потому что и в самом деле ехал в Тель-Авив, на встречу с «Добрыми остатками». Это ассоциация, которую я организовал. Ну, не я один, а с несколькими коллегами. Неужели я тебе об этом не рассказывал? Значит, мы и правда давно не виделись. Поздно вечером мы собираем в городских ресторанах оставшуюся еду и, вместо того чтобы выкинуть ее на помойку, раскладываем по коробочкам и отправляем нуждающимся детям на юге страны. Отличная идея, верно?

Ну так вот. Я сказал внучке Германа, что еду в Тель-Авив. Не хотелось врать. Не успели мы отъехать, как она скинула шлепанцы и положила свои босые ноги на приборную панель. Мне бы сказать ей, чтобы она их опустила. Что это непорядок. Но у меня слабость к маленьким ножкам. В машине запахло ее духами. Теми же, что и прошлым летом, но в их аромате что-то изменилось – или что-то изменилось в ней.

Я спросил, когда она прилетела в Израиль, и она ответила:

– Вчера.

О чем еще с ней говорить, я не знал. И тут вдруг она спросила:

– Месье Арно, вы ведь в курсе, что случилось с моим дедушкой?

– Что ты имеешь в виду?

– Бабушка ничего мне не рассказывает. Вернее, кое-что рассказывает, но явно не все.

Я осторожно поинтересовался:

– А что… что бабушка тебе рассказывает?

– Что он шел по улице и упал. И сломал лопатку. Его положили в больницу, а там обнаружили у него еще кучу болезней. Это как-то нелогично. Кроме того, я легко распознаю, когда мне врут. У меня отец был тот еще врун. И мать – врушка. Я знаю эти, как их, признаки.

Я на полсекунды повернул к ней голову и снова перевел взгляд на дорогу.

– Хотелось бы и мне научиться распознавать эти признаки, – сказал я.

– Alors[5]… – сказала она, – первым делом – губы. Вот здесь. – Она коснулась пальцем моей нижней губы: – Когда врут, здесь немного дрожит. И здесь тоже. – Палец переместился ко мне на подбородок. – Как это называется на иврите?

– Подбородок?

– Нет, не подбородок…

– Челюсть?

– Ага, челюсть. Когда врешь, она напрягается. И конечно же, глаза. Но не то, что люди думают: что вруны, когда врут, не смотрят в глаза. На самом деле как раз наоборот. Они смотрят вам в глаза, чтобы вы им поверили, но у них во взгляде тень.

– Тень?

– Тень – это ведь противоположность солнцу?

– Да.

– Тогда да, тень.

– А когда бабушка рассказывала тебе о том, что случилось, у нее в глазах была тень?

– Большая тень. Потому я вас и спросила, может, вы что-то знаете.

Я подумал, что должен проявлять осторожность. У меня в машине сидела потенциальная шпионка. Если я поведу себя с ней правильно, она поможет мне раздобыть информацию.

– Я знаю не больше твоего, – сказал я. – Но мне кажется, тебе надо еще раз ее расспросить.

– Что вы имеете в виду?

– Если ты чувствуешь, что кто-то тебе лжет, настаивай, пока не вытянешь правду. Этому меня научила жизнь.

– О-ля-ля, месье Арно! – воскликнула она и легонько ткнула меня в плечо кулачком. – Да вы не только красавец, вы еще и умник! Вот повезло мадам Арно!

– Тебе куда в Тель-Авиве? – перебил я ее.

– На море. Хочу позагорать топлес.

Я чуть было не сказал ей, чтобы не забыла намазаться солнцезащитным кремом. Но прикусил язык – не хотелось выглядеть занудливым папашей.

– А я себе новую татуировку набила, – сказала она. – Хотите посмотреть?

Мы ехали по шоссе Аялон. На Аялоне такое движение, что от дороги глаз ни на секунду не оторвешь. Но я не мог не посмотреть. Она взялась за бретельку – ту самую, что съехала на плечо, – и опустила ее, обнажив верхнюю часть левой груди. Там была звезда Давида. Треугольник на треугольнике.

Она спросила меня, как мне, нравится?

Я ответил, что да.

Она потерла лежащие на приборной панели ноги одна о другую. Они и правда были очень маленькие. Не намного больше, чем у Офри.

– Вообще-то в том, что бабушка и дедушка постоянно в больнице, есть свои преимущества, – сказала она.

Мы стояли в пробке возле площади Атарим, в том месте, откуда хорошо видны волнорезы, похожие на дефисы в официальном названии города: Тель-Авив-Яффо.

– Да? – повернулся я к ней. – И что же это за преимущество?

– Пустой дом, – засмеялась она. – Можно привести кого хочу.

– Да ну? – отозвался я. – Скажи пожалуйста. – И снова уставился на дорогу.

– Когда я получаю удовольствие, – добавила она, – я имею в виду в постели, я люблю, чтобы парень, который со мной, это понял. Он этого заслуживает. За предпринятые усилия. И мне было бы очень неприятно, если бы бабушка и дедушка слышали это из другой комнаты.