Три доллара и шесть нулей - [10]

Коллекция из двадцати двух картин известных мастеров, явившаяся миру всего неделю назад, не историческая сенсация, а вполне нормальное для России явление. Всего картин было двадцать три. Их обнаружил русский капитан-интендант, чья часть вошла в Потсдам одной из первых. Во время обычного обыска, который устраивался на предмет обнаружения в домах недобитых фашиствующих элементов со «шмайссерами» и «фаустпатронами» в руках, им был обнаружен чемодан, приготовленный, по всей видимости, для бегства. Вскрыв тару, капитан по фамилии Медведцев нашел в нем ни много ни мало двадцать три картины известнейших западных живописцев. Ни слова не говоря о находке, он вывез их в Россию и немножко подержал у себя, в частной, так сказать, коллекции. Когда стало понятно, что ни в бывшем СССР, ни в нынешней России состояния этим не нажить, ветеран войны сдал картины государству. Так миру явилась «коллекция Медведцева». А потом диктор рассказал, глядя прямо в глаза Полетаеву, историю, после анализа которой Николай Иванович отодвинул тему Ирака на второй план.

Во время возвращения на родину, уже осенью сорок пятого года, часть Медведцева зашла в Югославию, где находилась приблизительно месяц. В ноябре сорок пятого Медведцев обнаружил, что из двадцати трех картин в его распоряжении оставалось только двадцать две. После расспросов с пристрастием было выяснено, что один из подчиненных Медведцева, гвардии рядовой Волокитин, затосковал в поезде по оставленной в Белграде девушке Снежане, написал ей письмо и отправил ближайшей оказией по адресу. Вся изюминка заключалась в том, что, не найдя в поезде бумаги, он покопался в чемодане интенданта, где всегда можно было найти какой-нибудь чистый бланк. Чистых листов он не нашел, зато обнаружил целую пачку маленьких рисунков капитана. Решив, что так будет даже пикантнее, он выбрал самый, по его мнению, интимный рисунок, на обратной стороне которого и написал возлюбленной Снежане свое письмо. Этот поступок был раскрыт Медведцевым лишь в тот момент, когда состав с техникой его части уже заходил на Белорусский вокзал. Простой поступок влюбленного гвардии рядового Волокитина лишил мир возможности лицезреть творение Гойя, так как теперь можно было быть уверенным в том, что шестьдесят лет назад «Маленьким ныряльщиком» либо растопили югославскую печь, либо уничтожили еще более кощунственным способом. Как бы то ни было, картина пропала, и надежды обнаружить ее в частных коллекциях приравнялись к нулю.

Вот такая душераздирающая история, где переплелись любовь, искусство и война...

Далее пошли новости спорта, но Полетаев их уже не слышал. Всю ночь, терзаемый смутными сомнениями относительно услышанного, Николай Иванович маленькими глотками пил коньяк, ходил с первого этажа на второй, со второго на третий и никак не мог понять, что его могло так встревожить в банальном репортаже последних новостей. Ну, имели картины. Ну, подарили. Козлы, конечно, потому что могли бы и поменять на долги страны. Лично Николай Иванович так бы и сделал. Да заодно еще и поторговался бы, поясняя педантичным немцам, что после такого подарка не мы Германии должны, а она нам. Не много, но должна. Николай Иванович любил, чтобы кто-то постоянно ему был должен мелкие суммы денег. Давать взаймы крупные опасно – могут не отдать. Сам Николай Иванович, к примеру, никогда не отдавал. А мелкие – от них не обеднеешь и не разбогатеешь. Зато человек, который никак не может вернуть тебе двадцать-тридцать тысяч долларов, никогда не станет разговаривать с тобой через губу или давать отказ на трудновыполнимую просьбу. В доску разобьется, но выполнит.

«Кажется, старею...» – подумал тогда Николай Иванович, усаживаясь в кресло между вторым и третьим этажами. С десяти часов вечера вчерашнего дня и до самого рассвета он намотал по дому добрый десяток километров. Теперь, когда ответ так и не был найден, он подумывал о том, что пятидесятилетний организм начал давать сбои. Десять лет назад... да чего уж там – пять лет назад он, просмотрев новости, спокойно отматерился бы, назвал бы руководство страны кретинами и спокойно лег бы спать. И не было бы никакой душевной боли по поводу того, что из-за своей непомерной тяги к благотворительности и альтруизма родная страна когда-нибудь продаст последние трусы и пойдет по миру с одним крестом на шее. Однако сейчас, на пороге своего пятидесятилетнего юбилея, Николай Иванович не на шутку разволновался. «Глупость какая, право... Чего это я так расчувствовался?»

Едва он успел задать себе этот вопрос, как сразу, позабыв о душевной боли, разлил на халат коньяк и вскочил из кресла.

– Матерь божья...

Подобрав полы халата, он метнулся в подвал. Именно там, на двери сауны, заключенный в рамку зоновской работы (подарок бывших друзей из колонии) висел рисунок, подаренный по случаю офицером Российской армии. Два года назад, так и не найдя применения ненужному подарку, он отдал картину Усу, своему помощнику, чтобы тот обогатил рамку и обозначил картинкой место, где есть вода, веселье и пар. В городских квартирах с такой целью вывешивают на двери туалета маленького пластмассового мальчугана, писающего в пластмассовый же горшок не по-детски мощной струей, а на двери ванной – того же мальчугана, только в ванне. Подарок офицера был прибит к двери полетаевской сауны.