Три дочери Льва Толстого - [17]
Дневниковые записи Татьяны свидетельствуют: в процессе духовного воспитания шестилетней девочки она сталкивалась со сложными вопросами. Так, 15 декабря 1890 года Татьяна пометила: «Учу Сашу каждое утро и радуюсь на ее способности и любознательность и огорчаюсь на свое неумение ровно вести ее. То мы слишком долго сидим на легком, и ей оно начинает надоедать, то я слишком быстро иду вперед и сержусь на то, что она не понимает, прихожу в нетерпение и запугиваю ее. Главное же, что плохо, это то, что у меня так мало воображения и веселости и что я не умею заинтересовать ее тем, чем следует. А она – очень благодарный для этого материал: она все читает с интересом, и вчера я застала ее за предисловием к арифметике. Меня тоже смущает то, что она растет без всяких религиозных понятий, а я не могу ей дать никаких, потому что сама в своих не умею разобраться»[139].
В минуты уныния Татьяна пишет о сестрах, обращая критический взор на саму себя: «Мы – три сестры – идем лестницей. Маша добрее меня, а Саша еще добрее. В ней врожденное желание всегда всем сделать приятное: она нищим подает всегда с радостью. Сегодня радовалась тому, что подарила Дуне ленту, которую ей мама дала для куклы, потом сунула Дуничке пряников. И все это не для того, чтобы себя выставить, а просто потому, что в ней много любви, которую она на всех окружающих распространяет. Маша лечит, ходит на деревню работать, а я пишу этюды, читаю, копаю питомник, менее для того, чтобы у мужиков были яблоки, сколько для физического упражнения, и веду папашину переписку, и то через пень-колоду. Плоха я; все лучше»[140].
Саша Толстая. 1888
Кроме дел, связанных с воспитанием младшей сестренки, было и много других. Татьяна продолжала рисовать. Для нее было важно общение с художником Н. Н. Ге, которого ласково называла дедушкой. Молодая художница дорожила его профессиональным мнением: «Вчера приехал дедушка Ге, и сегодня, так как воскресенье и у нас с Машей нет уроков, то я просила ее позировать, чтобы написать ее. Мне особенно хотелось писать при Ге, чтобы он давал мне советы»[141].
Процесс творчества естественным образом включал в себя мучительное состояние, исполненное сомнений: «Какой злодей сказал, что у меня способности к рисованию! Зачем я так много труда и старания трачу на то, чтобы учиться, когда ничего из моего рисования не выйдет? Сейчас я три часа сидела за Антиноем[142], и вышла такая гадость, какую бы ни один ученик в Школе не сделал. При этом моя близорукость страшно раздражает меня. Напрягаешь все силы, чтобы увидать подробности, и добиваешься только того, что слезы выступают из глаз и уж ничего не видишь. Но я не хочу совсем отчаиваться: заведу очки сильнее и буду продолжать рисовать; если я увижу, что не подвинулась, – брошу навсегда»[143].
Молодая художница задумывалась над феноменом творчества. «Сейчас дедушка Ге сказал, показывая на меня пальцем: „Я мало встречал таких одаренных людей, как она. Такие громадные дарования, и если бы прибавить к ним любовь и накопление наблюдений, это вышло бы ужас что такое“. А вместе с тем из меня ничего не выходит. Я иногда думаю, что это от недостатка поощрения. Вот дедушка сказал такие слова, и у меня сейчас же дух поднялся и хочется что-нибудь делать. Хочется что-нибудь делать для людей, отчасти потому, что считаешь, что обязана все свои силы отдавать другим, а отчасти и из тщеславия, которое с годами растет во мне»[144]. Ей открывалось, что талант нуждается в поддержке и питается ею; он же парадоксально сочетает в себе противоречие: с одной стороны, предполагает самоотдачу художника, творящего для людей, но с другой – неотделим от его личного тщеславия, которое со временем проявляется отчетливее.
В те годы Татьяна Толстая органично вошла в широкий круг общения не только маститых, но и молодых художников. Она устраивала для себя и своих друзей по училищу мастерские и в Хамовниках, и в Ясной Поляне. Старшую дочь Толстого рисовали Н. Н. Ге, И. Е. Репин, Л. О. Пастернак и другие. Вот Репин в 1893 году пишет ей из Петербурга, волнуясь за свою только что оставленную в Москве работу: «Умная – добрая – красивая Татьяна Львовна, если Вы еще в Москве и если у Вас найдется капелька времени… то я попросил бы Вас черкнуть мне. Сохнет ли Ваш портрет? Где он висит? Не испортили ли его прикосновением по свежему?.. Лицо, и руки, и рукавчики (бел.) еще сыры – осторожно прикасайтесь. Жалею, что не успел повесить его сам… Я так бестолково заторопился домой…»[145]
Татьяна и Александра Толстые. 1888
Вспоминая о жизни взрослой дочери в 1889 году, Софья Андреевна писала: «…устроила с своими подругами вечерние чтения и занятия живописью. Иногда она устраивала и музыкальные вечера, приглашая музыканта Лассоту[146], который аккомпанировал играющим на рояле барышням.
