Три дочери Льва Толстого - [11]
Она очень много сделала в этом направлении, и действительно, ее стали больше любить и мама, и папа, и я, и братья, и малыши. Это ужасное несчастье – иметь ее натуру: лживую, хитрую и вместе с тем чувственную и фальшиво-восторженную. Ее дневник – это такой сумбур, в котором разобраться невозможно. То, что она не видит ласки и любви дома, делает то, что она готова броситься на шею первому встречному и на каждой странице своего дневника влюблена в нового. 〈…〉
Мне кажется, что после папá (нет, даже рядом с ним) я – первая, которая имеет влияние на нее. И я так легкомысленно говорю с ней, даю ей примеры и так плохо пользуюсь своим влиянием. Всем в глаза бросается ее слепое подражание мне, хотя она совсем не глупее меня, а скорее напротив, и верит мне, и любит меня очень. Это и по дневнику, и в жизни на каждом шагу видно. Это ей делает честь, потому что я с ней часто дурно обращаюсь и, главное, легкомысленно. Если мне весело вздор болтать, то я знаю, что найду в Маше благодарную слушательницу, и забываю, что она всему будет стараться подражать и что в мои хорошие минуты, когда мне хочется поделиться своим серьезным внутренним миром с кем-нибудь, я никогда к ней не обращусь.
Да, она – жалкая девочка, и что-то с ней будет? Она в некоторых отношениях удивительно развита, она очень чутка, от нее не ускользнет ни один жест, ни одна интонация. Она все заметит и все оценит. Вместе с тем она ненавидит чтение и страшно невежественна. В практическом отношении она тоже плоха: бестолкова и непонятлива. Зато характер чудный; и что ее спасает – это критика ее к самой себе и страшные усилия для исправления своей натуры»[92].
Л. Н. и С. А. Толстые и их дети: Миша, Ванечка, Лев, Александра, Андрей, Татьяна, Мария. 1892
Чувство, с каким писались все эти строки, неровное: то сочувственное, то раздраженно-критическое. Но важнее другое: Татьяна уловила нерв интенсивной внутренней жизни сестры.
Мария в шестнадцать лет приняла решение держать экзамены «на звание домашней учительницы». Отец, по свидетельству С. А. Толстой, не одобрял желания средней дочери сдавать экзамены, однако та твердо придерживалась решения. Софья Андреевна наняла для дочери гувернантку с хорошим образованием. И позднее, через годы, С. А. Толстая с удовлетворением отметила в своих воспоминаниях: «Маша занималась с ней довольно усердно, и хотя они обе очень боялись и нервничали, экзамены свои Маша кончила благополучно»[93]. В итоге в конце марта 1888 года Мария сдала последний экзамен.
Об этих годах жизни сестры Татьяна писала:
«Всегда погруженная в заботы о ком-нибудь или о чем-нибудь, – иной я ее не помню.
В Ясной она ухаживала за больными, учила ребят и кормила бедняков. В Москве ходила по больницам, где училась на сестру милосердия. Мать беспокоилась за ее здоровье и боялась реакции на все то горе, которое ей приходилось видеть. Отец же был очень счастлив, чувствуя, что она примкнула к нему, видя ее симпатию к его мыслям и трудам»[94]. Толстой часто думает о дочери, обращения к ней частотны как в письмах, так и в дневнике. Осенью 1887 года делится с другом В. Г. Чертковым: «Маша дочь так хороша, что постоянно сдерживаю себя, чтоб не слишком высоко ценить ее»[95].
В своем следовании линии отца Мария была тверда. Так, к примеру, в феврале 1887 года Софья Андреевна, планируя провести танцевальный вечер в честь дня рождения Маши, натолкнулась на «враждебный протест» со стороны средней дочери и поддержавшего ее сына Ильи. Софья Андреевна, уже успевшая кого-то позвать, а затем вынужденная отменить приглашение, обрушилась на дочь с упреками. Но позднее, вспоминая об этом эпизоде, мать отметила: «…я рассердилась и напала на Машу, говоря, что она изолгалась в угоду отца… Я была несправедлива, так как Маша до самой своей смерти осталась верна своим принципам, хотя по натуре была склонна к разным нежелательным увлечениям, особенно же к влюблению»[96].
Софья Андреевна полагала, что поддержка дочерью отца, столь сочувственно относившегося к народным бедам, портит ее жизнь и еще больше отдаляет от матери. Графиня считала, что с приходом мужа к новому миропониманию «сломилась жизнь» и все члены семьи пострадали от этого. «Худенькая, слабая Маша надорвала в непосильной работе и вегетарианстве свои последние силы и здоровье. У Тани было больше чувства самосохранения, но и она пострадала от резкого отрицания всего, что отрицал отец»[97].
В 1889 году Софья Андреевна пишет сестре Т. А. Кузминской, имея в виду мужа и его молодого последователя П. И. Бирюкова, которым, как ей кажется, средняя дочь увлеклась исключительно из идейных соображений: «Мне очень жаль Машу: спутали ей, бедной, и ум, и сердце, и всю жизнь»[98]. Думая про то время, Софья Андреевна записала в своих воспоминаниях: «Моя дочь Маша жила всецело интересами отца и много общалась с его посетителями»[99].
Дороги сердцу Марии были единомышленники отца – П. И. Бирюков и М. А. Шмидт[100]. Павел Бирюков был влюблен в Марию, о времени знакомства с ней он позднее вспоминал: «Когда я познакомился с нею, ей было пятнадцать лет от роду. Благодаря особой близости к духовной жизни отца уже в это время она занимала особое место в семье. Она возложила на себя обязанность помогать ему во всем и по мере сил пыталась продемонстрировать свое сочувствие новым идеям отца. Особенно тепло это сочувствие передавалось посетителям Толстого – в первую очередь тем, кто обнаруживал свое согласие, согласие с его идеями и стремился претворить их в жизнь. Автор этих строк не раз испытал на себе чарующее влияние этой прекрасной души»
