Три дочери Евы - [58]

– Я не смогла найти твою книжку, – раздался в трубке запыхавшийся голос Сельмы.

– Мама, прошу тебя, поищи хорошенько. И если найдешь, дай мне знать.

– Я хочу посмотреть телевизор! – возмутилась Сельма, однако добавила примирительным тоном: – Ну хорошо, пойду взгляну еще раз.

Мать и дочь сблизила та же причина, что некогда отделяла их друг от друга, – Менсур. Обеим не хватало его, и это их объединяло.

– Да, совсем забыла, – выпалила Пери. – У меня украли телефон. Отправь эсэмэску на номер Аднана, но ничего не объясняй. Напиши только: «Позвони домой», и я сразу тебе перезвоню.

– Погоди, а что это за Ширин, которая вдруг так тебе понадобилась? – с подозрением спросила Сельма. – Та жуткая девица из Англии? – (У Пери екнуло сердце.) – И почему тебе необходимо так срочно поговорить с ней? – настаивала Сельма. – Она никогда не была твоей подругой.

«Она была самой близкой моей подругой», – хотела возразить Пери, но вовремя спохватилась. «Нас было трое: Ширин, Мона и я. Грешница, верующая и сомневающаяся».

– Мама, все это было так давно, – сказала она вслух. – С тех пор мы стали взрослыми женщинами. Тебе не о чем волноваться. Уверена, Ширин теперь совсем другая.

Произнося эти слова, Пери сама пыталась в них поверить, но чувствовала, что это ложь. Ширин не стала другой. И не забыла прошлое. Как и она сама.

Пояс девственности

Оксфорд, Стамбул, 2000 год

Пери приехала на свадьбу брата перед самой зимой. В Стамбуле дул холодный, пропахший морем и серой ветер. Она отчаянно скучала по городу своего детства, и пусть порой ей было одиноко здесь, в разлуке одиночество стало еще более томительным. К счастью, времени на грустные размышления ей не оставили. Не успела она распаковать чемодан, как ее закружил вихрь семейных обязанностей: надо было навещать родственников, покупать подарки, решать десятки вопросов, связанных с грядущим торжеством.

Очень скоро она поняла, что в ее отсутствие атмосфера в семье еще больше накалилась. Напряжение буквально висело в воздухе, мешая дышать. Конечно, во взаимном недовольстве родителей не было ничего непривычного, но приготовления к свадьбе порождали новые поводы для их бесконечных стычек. Семья невесты настаивала на пышной церемонии, достойной их дочери. Заранее арендованный зал в последний момент был заменен на более вместительный, а это означало, что придется пригласить еще больше гостей, заказать больше угощения и, следовательно, потратить больше денег. Представители обеих семей продолжали рассыпаться в комплиментах и любезностях, но под покровом приторной вежливости поднималась волна неприязни.

В день свадьбы Пери разбудили аппетитные запахи, наполнявшие дом. Спустившись в кухню, она увидела, что мать, в фартуке с желтыми маргаритками, печет три вида бёрека: со шпинатом, брынзой и мясным фаршем. В последние дни Сельма работала с какой-то нечеловеческой энергией – стряпала, мыла, убирала – и, казалось, не знала усталости.

– Скажи этой женщине, что она заработается до смерти, – обронил, обращаясь к Пери, Менсур, сидевший за кухонным столом. При этом он не поднял глаз от своей любимой газеты, разумеется левоцентристской.

– Скажи этому мужчине, что это его сын сегодня женится. Такое событие бывает раз в жизни, – тут же парировала Сельма.

– Вы оба как дети малые, – вздохнула Пери. – Почему вы не можете нормально разговаривать друг с другом?

Отец перевернул газетную страницу, мать раскатала очередной ком теста. Пери, сидевшая между родителями, ощущала себя живым буфером.

– Как прошла ночь хны? – спросила она.

Сельма поджала губы, глаза смотрели с укоризной.

– Очень жаль, что тебя не было, – процедила она.

– Мама, я же все объяснила. Я не могла пропустить слишком много занятий.

– Все удивлялись, что тебя нет. Шептались за моей спиной. Мол, что за семья такая, старшего сына нет, дочери тоже нет!

– Значит, Умут тоже не приехал? – спросила Пери.

– Обещал. Говорил, приедет во что бы то ни стало. Я приготовила все его любимые блюда. Всем рассказала, что Умут обязательно будет. Но в самый последний момент он позвонил и сказал, что у него важные дела. Что за важные дела такие? Он что, дурой меня считает? Нет, не понимаю я этого парня.

Зато Пери понимала. После освобождения из тюрьмы Умут поселился в маленьком южном городке, в хижине, которую называл домом, и вел тихое, незаметное существование, собирая на берегу ракушки и делая из них безделушки для туристов. Они навещали его несколько раз, и Пери поразилась тому, какой робкой и неуверенной стала его улыбка. С родителями и сестрой Умут держался вежливо и сдержанно, как с чужими. Женщина, с которой он жил, – разведенка с двумя детьми – говорила, что характер у него прекрасный, но иногда бывают приступы депрессии, и тогда он становится раздражительным и брюзгливым, целыми днями лежит в постели, отказываясь даже умываться. Иногда его так «переклинивает», жаловалась сожительница Умута, что ей приходится днем и ночью не спускать с него глаз, из страха, что он наложит на себя руки. Страх этот так силен, что она прячет от него бритвы и другие режущие предметы. Впрочем, подруга Умута предпочитала не распространяться о своих тревогах и подозрениях, а члены семьи Налбантоглу воздерживались от расспросов, опасаясь, что правда окажется для них непосильной.