Три дочери Евы - [14]

Менсур рассмеялся над собственными словами – тихим, печальным смехом.

Пери внимательно смотрела на отца, чувствуя его одинокий протест. Но против чего? Или кого?

– Баба́, а можно мне попробовать это? – неуверенно спросила она.

– Что? Ты хочешь попробовать ракы?

Пери кивнула. Еще минуту назад ей совсем не хотелось ракы, но сейчас она поняла, что действительно хочет этого. Пусть и таким способом, но она сможет стать ближе к отцу.

– Нет, нельзя, – покачал головой Менсур. – Тебе всего семь лет!

– Восемь, – поправила его Пери. – В этом месяце будет восемь.

– Ну что ж, я всегда говорил: лучше, если ребенок впервые попробует алкоголь дома, с родителями, чем тайком от них, в какой-нибудь уличной компании. Конечно, следовало бы дождаться твоего восемнадцатилетия, – пробормотал он, – но как знать, может, к тому времени алкоголь вообще запретят стараниями этих чокнутых религиозных фанатиков. И бутылку ракы можно будет увидеть разве что на какой-нибудь выставке, посвященной человеческому безумию. Рядом с нацистской формой и современным искусством. Так что, может быть, тебе стоит сделать маленький глоточек, пока не поздно.

Рассуждая подобным образом, Менсур наполнил стакан водой и щедро плеснул туда ракы. Пери, как зачарованная, наблюдала за тем, как алкоголь смешивается с водой, а отец с нежностью наблюдал за ней:

– Видишь эти капли? Они подобны мне и моим друзьям. Мы тоже растворяемся в море людского невежества. – Менсур поднял свой стакан и произнес: – Шерефе![4]

Пери, польщенная тем, что с ней обращаются как со взрослой, расплылась в улыбке:

– Шерефе!

– Если твоя мать нас увидит, то сдерет с меня шкуру! – усмехнулся Менсур.

Пери торопливо сделала большой глоток, и лицо ее исказила гримаса отвращения. Вкус показался ей просто ужасным. Ничего более омерзительного она никогда не пробовала. Анисовая горечь обожгла язык, в носу защипало, из глаз брызнули слезы. И как только отец может пить эту дрянь каждый вечер с таким удовольствием?

– Обещай никогда не верить глупостям, которые придумывают старые бабки! – сказал Менсур, не обративший на реакцию дочери никакого внимания. – Понимаешь, что я имею в виду?

– Да-да, – закивала Пери и схватила кусок хлеба, надеясь заглушить горький вкус во рту. – Я знаю, про что ты! Если перепрыгнуть через ребенка, он перестанет расти. Если разобьешь костяшку на пальце, повредишь крылья ангела. Если свистишь в темноте, призываешь сатану.

– Правильно! Никогда не слушай подобной ерунды. Знаешь, с годами я выработал для себя одно правило и тебе советую ему следовать. Никогда не верь тому, чего не видела собственными глазами, не слышала собственными ушами, не трогала собственными руками, не постигала собственным умом. Обещаешь?

– Обещаю! – выпалила Пери, полная желания угодить отцу.

Довольный Менсур назидательно воздел вверх указательный палец:

– Образование – вот что нас спасет! Это единственный путь вперед. Ты должна поступить в лучший в мире университет. – Он помолчал, словно решая, какой именно университет достоин звания лучшего. – Среди моих детей только ты одна способна это сделать. Обещай мне, что будешь стараться. Обещай, что не поддашься невежеству. Даешь слово?

– Конечно даю!

– Есть только одна проблема, – вздохнул Менсур. – Мужчины сторонятся слишком умных и слишком образованных женщин. А мне бы не хотелось, чтобы ты умерла старой девой.

– Нет, папочка, я не хочу замуж. Я лучше останусь с тобой!

Менсур расхохотался:

– Поверь мне, очень скоро ты передумаешь. Но никогда не отдавай свое сердце человеку, равнодушному к науке и образованию. Обещаешь?

– Обещаю! – Внезапно Пери осенила новая мысль. – Баба, а как же Бог? Его никто не видел, не слышал, не трогал… Почему же люди должны в Него верить?

Взгляд Менсура погрустнел.

– Скажу тебе по секрету, во всех вопросах, связанных с Богом, взрослые так же несведущи, как и дети.

– Но Бог есть? – настаивала Пери.

– Надеюсь, что есть. Если я встречу Его в ином мире, прежде чем Он отошлет меня в ад, я спрошу Его, где Он пропадал все это время. Люди слишком долго были предоставлены сами себе!

Менсур отправил в рот кусок сыра и принялся энергично жевать.

– Баба… А почему Аллах не поможет Умуту? Почему Он допустил, чтобы Умута посадили в тюрьму?

– Не знаю, душа моя, – вздохнул отец, и его кадык несколько раз судорожно дернулся.

Повисло молчание. Пери смущенно буравила ковер носком домашней тапочки. Она чувствовала, что лучше сменить тему. Упоминание о старшем брате, словно тучка, набежавшая на бледную луну, сделало отца, и без того пребывавшего в унынии, еще более печальным.

– Баба, но почему ты думаешь, что Бог отправит тебя в ад?

С самого раннего детства Пери без конца слышала о мучениях, ожидающих грешников в аду. Мысль о том, что отец может оказаться в этой обители про́клятых, где кипят жуткие котлы и черные ангелы, именуемые забаният, раздувают неугасимое пламя, привела ее в ужас.

– А ты считаешь, мне место в раю? – вскинул бровь Менсур. – Честно говоря, я сам не знаю, как Он поступит. Если у Бога нет чувства юмора, мне, конечно, прямая дорога в ад. Ну а если с юмором у Него не так плохо, есть надежда, что мы с тобой встретимся в раю. Говорят, там отлично живется – текут целые реки самого лучшего вина.