Три дочери Евы - [131]

Азур поднял чашку. На фотографии голландского ученого остался круглый след, напоминающий нимб. Вылитый святой, подумал Азур. Потом, подчинившись внезапному импульсу, схватил куртку и ключи от машины.

* * *

Через двадцать минут Азур уже подходил к зданию Оксфордского союза, которое четко вырисовывалось на фоне хмурого неба. У входа стояла группа студентов с плакатами, выражающими протест против лектора и требующими его немедленного изгнания с территории университета.

Один из студентов подошел к нему. По виду первокурсник. Разумеется, он понятия не имел, кто перед ним.

– Мы собираем подписи под петицией против этого урода. Подпишете? – Он говорил с едва заметным акцентом.

– Не поздновато ли? – усмехнулся Азур. – Через десять минут он начнет свое выступление.

– Не важно. Если мы соберем достаточно подписей, в следующий раз Союз хорошенько подумает, прежде чем приглашать таких типов. Кроме того, мы намерены ворваться в зал и прервать его речь.

Парень протянул Азуру планшет с прикрепленным листом бумаги и ручку.

– Мне жаль разочаровать вас, но я не подпишу, – покачал головой Азур.

На лице юноши отразилось презрение.

– Значит, вы разделяете взгляды этого фашиста?

– Я не сказал, что разделяю его взгляды.

Однако, потеряв к нему интерес, парень уже отвернулся и быстро зашагал прочь. Азура охватили противоречивые чувства. С одной стороны, он был рад, что его оставили в покое, с другой – хотел объяснить свою позицию.

– Подождите! – все же крикнул он. Студент обернулся, явно удивленный. – Вы ведь мусульманин, верно? – (Настороженный кивок.) – Надеюсь, вы читали Руми. Помните, у него есть такие строки: «Если тебя раздражает любое трение, как ты отполируешь свое зеркало?»

– Простите?

– Дайте ему высказаться. Идеи должны бороться с другими идеями. Книги – с другими книгами. Каким бы глупым нам ни казался собеседник, мы не должны затыкать ему рот. Запретами ничего не добьешься.

– Оставьте свою цветистую философию при себе, – ответил парень. – Никто не имеет права оскорблять мою религию и то, что для меня свято.

– Вы только представьте, каким свободным себя почувствуете, если сможете возвыситься над его ненавистью. На оскорбления следует отвечать мудростью.

– А это кто сказал? Опять ваш Руми?

– Нет, это Шамс, его товарищ и…

– Меня это не интересует! – отрезал юноша, резко повернулся и направился к своим друзьям. Подойдя, он что-то негромко сказал им, и все они, как по команде, уставились на Азура.

Азур вздохнул. И почему он никогда не может промолчать? Неужели его язык еще мало принес ему неприятностей в жизни? Проведя рукой по редеющим волосам, в которых уже поблескивала седина, он вошел в здание. Перед входом висел плакат с броской надписью: «Спасем Европу для европейцев!»

В переполненном зале висел гул взволнованных голосов. Одни слушатели не испытывали к сегодняшнему оратору ничего, кроме гнева, презрения и недоверия, зная, что карьеру свою он сделал на постоянном разжигании вражды и ненависти, другие с мрачной радостью предвкушали, когда наконец хоть кто-то выскажет вслух их тайные мысли.

Когда Азур вошел в зал, несколько старых знакомых помахали ему, остальные притворились, что не заметили. Подмоченная репутация, подобно волшебному плащу, делает человека невидимым. Именно так он всегда себя чувствовал, находясь в публичном месте, и если раньше его это задевало, то теперь уже нет. Он лишь с легкой грустью думал о том, с какой готовностью люди осуждают других и обрывают прежние связи. В такие минуты он всегда думал о Пери. Как ей живется в Стамбуле, чем она занимается, счастлива ли? Если он приговорен к пожизненному бесчестью, то она приговорена к пожизненным сожалениям. И кто может сказать, какое наказание мучительнее?

Увидев его, Ширин поднялась со своего места и помахала ему рукой, держа другую на животе. Ее волнение было так трогательно, что Азура вновь охватила грусть. Невидящие взгляды его трусливых обвинителей или бывших соперников по научным баталиям больше не ранили его. А вот любовь, уважение и поддержка тех, кто, несмотря ни на что, не отвернулся от него, терзали сердце. Друзья хотели, чтобы он восстановил свое доброе имя. Но он отказывался. Он всегда считал, что чем больше оправдываешься, тем больше тебя считают виноватым. Кроме того, невозможно было разворошить прошлое, не причинив боли Пери.

– Спасибо, что пришел, – улыбнулась Ширин. – Я в этом не сомневалась.

– Долго я здесь не просижу. Думаю, до конца мне не выдержать.

Она молча кивнула.

Вскоре на сцене появился лектор, он был в кашемировом костюме цвета электрик и без галстука. Битых полчаса он говорил об опасностях, подстерегающих западную цивилизацию. Голос его, звучащий с точно рассчитанной интонацией, то понижался до хриплого шепота, то возвышался почти до крика в самых устрашающих местах. Он ни в коем случае не расист, заявил лектор. И уж точно не ксенофоб. Его любимая пекарня принадлежит арабской супружеской паре, его личный врач – выходец из Пакистана, а лучший отпуск в своей жизни он провел в Бейруте, где таксист вернул ему оброненный бумажник. И тем не менее он убежден, что двери Европы необходимо запереть на все замки. Это совершенно естественная реакция на тот хаос, который учиняют здесь люди другой культуры. Европа – дом. Мусульмане – чужаки. Даже пятилетний ребенок знает, что нельзя пускать чужих в свой дом. Весь мир завидует богатству Запада, и Европа вынуждена защищать себя как от внешних врагов, так и от внутренних предателей. Да, всякого, кто отказывается признать, к каким губительным последствиям ведет слияние культур, смешение рас, сближение двух миров, мы с полным правом можем назвать предателем! Браки между представителями разных рас и религиозных конфессий загрязняют чистоту европейского общества. Мы не должны стыдиться говорить о чистоте, мы должны блюсти ее! Расовая, культурная, социальная и религиозная чистота – вот залог европейского процветания.