Три дня - [11]

Ингеборг продолжала распекать мужа:

— Как ты мог так разговаривать с Йоргом? Разве ты не видишь, что он совсем выдохся? После двадцати с лишним лет человек только-только вышел из тюрьмы, ты же, нет чтобы дать ему прийти в себя, напротив, ведешь себя так, точно хочешь его совсем доконать. — Она огляделась вокруг, словно ища поддержки.

Карин попыталась уладить ссору:

— На мой взгляд, Ульрих вовсе не пытался его доконать. Хотя мне тоже кажется, что сейчас для Йорга лучше, если мы оставим в покое его прошлое и поможем ему с надеждой взглянуть на будущее. Что он собирается делать, Кристиана?

Ульрих не дал Кристиане ответить.

— Оставить в покое? Чего-чего, а покоя у него в последние годы и без нас было предостаточно! Ему сейчас лет пятьдесят пять или под шестьдесят, как и всем нам, а его жизнь была… Как бы это получше сказать? Ограбления банков, душегубство, революция и тюрьма — вот из чего состояла та жизнь, которую он себе выбрал. И теперь я не смей спросить его, как и что было? Зачем еще нужны встречи старых друзей, как не затем, чтобы вспомнить старые времена и рассказать друг другу, что с тех пор произошло в нашей жизни!

— Ты сам не хуже меня знаешь, что нынешняя встреча — это не обычная встреча старых друзей. Мы собрались, чтобы помочь Йоргу устроиться в новой жизни. И для того, чтобы показать ему: эта жизнь и люди рады его возвращению.

— Знаешь, Карин, у тебя это часть профессиональных навыков. А у меня нет никакой миссии, я приехал не для того, чтобы проводить с ним психотерапевтические сеансы. Я готов предложить Йоргу работу. Я готов также помочь ему найти работу в другом городе. Это я сделаю для каждого из старых друзей, а значит, и для него тоже. А то, что он убил четверых человек… Если это еще не причина прекратить дружбу, то тем более не причина носиться с ним как с хрустальной вазой. Подумаешь, какие нежности!

— Психотерапевтические сеансы? Сдается мне, что у меня просто память немного получше, чем у тебя. Никакого насилия в отношении человеческой личности, а в случае крайней необходимости никогда не использовать для метания жесткие снаряды, только мягкие, такие как помидоры и яйца. Но в борьбе народов против империализма и колониализма, конечно, в ход идут ружья и бомбы, а мы, живущие в метрополиях империализма и капитализма, обязаны проявлять свою солидарность с освободительной борьбой, а солидарность означает участие в этой борьбе. Ты забыл уже, что все мы так говорили? Не только Йорг, но и они тоже, — Карин обвела рукой собравшийся кружок, — а также и ты. Да, действительно, ты дальше слов не пошел, так что можешь не объяснять мне разницу между разговорами и пальбой из пистолета. Но не пошел бы ты дальше слов, если бы рос без матери? Если бы тебе так трудно давалось общение с другими людьми? Если бы тебе от природы не было дано такой хорошей практической хватки?

— То есть террористы — это наши заблудшие братья и сестры? — Ульрих потряс головой и скривил лицо в гримасе, выражавшей не просто неприязнь, но отвращение. — И вы тоже в это верите? — Он оглядел собравшийся кружок.

Молчание прервала Ильза:

— Я не говорила тогда о борьбе. Я вообще ничего не говорила. Я варила с девушками кофе, печатала на восковке листовки и размножала их на ротаторе. Ты — нет, Карин. И ты, Кристиана, — тоже нет. И за это я восхищалась вами и завидовала. Йоргом и остальными, которые боролись, я тем более восхищалась. Ну да! Эта борьба была бред. Но ведь и все остальное тогда было бред. Холодная война, и тайные службы, и гонка вооружений, и горячие войны в Азии и Африке. Как вспомню, кажется, сплошная дичь! — Она засмеялась. — Это не значит, что теперь все стало хорошо. Террористические акты, и мятежи, и войны, которые с тех пор происходили, — по-моему, для таких дел надо быть сумасшедшими. Для Йорга это теперь позади. Разве не это главное?

— Я знаю, Карин, что ты говоришь так от доброго сердца. Но ты не права, что Йорг был обделен любовью…

Не договорив начатого, Кристиана остановилась и прислушалась. На дорожке заскрипел гравий, послышались приближающиеся шаги, кто-то отворил входную дверь, пересек вестибюль, отворил дверь салона.

— Я увидел свет из-под двери и подумал… Я — Марко.

Кристиана поднялась, поздоровалась с ним за руку, представила его друзьям, представила друзей ему и удалилась на кухню жарить на его долю сосиски. Все это она проделала быстро, отстранение и деловито. У друзей, узнавших после представления имя Марко Хана, но не имевших понятия ни о том, кто он такой, ни что связывает его с Йоргом, это вызвало некоторую досаду, хотя в то же время все были рады смене обстановки. Они встали из-за стола, открыли двери и окна в сад, собрали ненужную посуду, выбросили окурки из пепельниц, сходили за новыми бутылками вина и воды, заменили сгоревшие свечи.

— «Прохладой дышит вечер»,^[11] — процитировал муж Карин, а Маргарета вышла на порог и, бросив взгляд на небо и гнущиеся от ветра макушки деревьев, предсказала грозу.

Ильза подошла, встала рядом и, сама не зная почему, обняла ее за плечи. Маргарета засмеялась добрым смехом, тоже обняла Ильзу и притянула ее к себе.