Три дня одной весны - [112]

— Да, но… а вдруг потом откажешься от этих слов, станешь притязать на имущество?

— Будьте спокойны, не опасайтесь ничего, въезжайте во двор и сажайте там цветочки.

— Ты только не думай, что я хочу взять двор даром. Сколько твоя мать запросит, столько и заплачу ей. На свои кровные куплю. Для Абдумалика…

— Хорошо, дядя, делайте, как знаете.

— Ну что ж… До свидания, — попрощался довольный Аскаров. — Пойду я, устал сегодня, очень устал…

Они разошлись в разные стороны, и через минуту Фируз услышал из-за ручья дядин голос, покрывший шум воды:

— Хорошее дело сделали, Фируз-джон! Абдумалик не чужой тебе, он брат твой. А теперь и соседями станете. А я буду для вас всех отцом.

10

Рустам капризничал вот уже почти два часа. Однако Назокат понимала, что не это тревожит ее. За два года выдавалось немало ночей, когда она по десять раз вставала, кормила ребенка грудью, меняла пеленки. Не было случая, чтобы она потеряла терпение — всегда с материнской любовью умела успокоить малыша. Но сейчас… почему она так нервничает? Похоже, ее беспокойство передалось и ребенку… День выдался хороший, спокойный, сегодня воскресенье, в школе уроков нет. Может, дело в свекрови? Сегодняшний день Назокат провела с Рустамом у своей матери, а когда возвращалась домой, встретила вдруг на улице свекровь: с двумя ведрами воды в руках она направлялась к широким голубым воротам своего дома, еще недавно бывшего и домом Назокат.

Назокат поздоровалась, однако свекровь метнула злой взгляд и с оскорбленным видом прошла мимо. На внука даже не посмотрела. Назокат удивилась, улыбнулась сначала и поспешила спрятать улыбку. Прежде свекровь всегда была с нею ласкова, вилась вокруг мотыльком. Жили они душа в душу, пока Назокат не решилась уйти от мужа. И даже в тот день, когда она в одном платьишке, взяв сына, собралась уходить, свекровь уговаривала ее остаться: «Не делай так, доченька, ведь не бывает замужества без ссор…» — и даже всплакнула. Однако сейчас… ей сделалось, наверное, обидно за сына или людей застыдилась. Назокат слышала как-то от женщин, что свекровь кричала ее матери на улице: «даст бог, дочь ваша и во сне не увидит такого мужа, как мой сын», — но Назокат тогда не поверила…

«Ладно, — сказала себе она, — родственники мужа всегда обвиняют его жену, что ж тут удивительного? Так что и поведение свекрови не причина для беспокойства».

Но, может быть, причиной Фируз?

Тогда, летним вечером, после неожиданной встречи с ним, ею овладело смятение, неспокойные мысли не дали ей всю ночь сомкнуть глаз. Она невольно сопоставляла мысленно двоих — Фируза и Наимова, и сердце ее сжимала боль сожаления. Неужели и сейчас, после того как она вышла замуж, родила сына и осталась как бы вдовой при живом-то муже, ее сердце тянется к Фирузу? Где же ее достоинство? Разве может она после всего думать о Фирузе, разве у нее есть на это право? Ведь она сама давным-давно развеяла по ветру это право, так ей и надо…

Наконец Рустам уснул, и она села к столу, чтобы подготовиться к завтрашнему уроку. Однако строчки расплывались перед глазами, и она никак не могла ухватить смысл того, что пыталась прочесть. Думы о Фирузе отвлекали ее. Она видела его глаза, полные грусти и любви… Когда он так смотрел на нее? В школе или в тот весенний день, когда они собирали тюльпаны? Или в ту недавнюю встречу на улице?.. Сегодня она видела его издали. Фируз об этом и не знает. Он стоял у ворот автобазы с Сафаром, и когда тот заметил Назокат, то почему-то загородил от нее Фируза. Она же разволновалась и, подняв сына на руки, поспешила быстрее уйти.

За окном шелестел дождь, крупные капли били в стекло, а из приоткрытой форточки лилась вечерняя прохлада, сквознячком шевелило тонкую занавеску. С улицы доносились шаги редких прохожих, а потом — снова тишина и однообразный шум дождя.

Эта тишина рождала странную грусть. Ей казалось, что она одна в этом мире, что никто не понимает того, что у нее на сердце, ее одиночества… Даже стены своей комнаты казались ей холодными и чужими.

«Фируз, наверное, давно спит», — подумала она.

Раздался сильный стук в дверь, и Назокат, вздрогнув, поднялась со стула. Сердце колотилось в груди. Кто это в столь поздний час?

Снова постучали в дверь, требовательно, настойчиво.

— Кто?.. — испуганно окликнула Назокат.

За дверью послышался голос Наимова:

— Это я, открой!

— Что вам нужно здесь ночью?

— Открой же, надо поговорить!

— Мы с вами все уже переговорили.

— Это очень важно, Назокат, не бойся, открой.

Слово «не бойся» рассердило ее, и она отворила дверь.

Наимов с довольной улыбкой вошел в комнату и, как был в мокром плаще, опустился на стул, где только что сидела Назокат. Молча уставился на нее, потом спросил:

— Чем занимаешься?

Назокат поняла, что он пьян.

— За этим вы пришли сюда, чтобы узнать, чем я занимаюсь?

— Не подумай, что я проверяю, Назокат, или… Просто шел мимо.

— Ну так и шли бы своей дорогой.

— Увидел свет в твоем окне. Мы ведь не чужие…

Назокат неприязненно усмехнулась.

— Нехорошо быть такой жестокой.

— Что поделаешь, с волками жить — по-волчьи выть, как говорится. С жестокими людьми трудно быть мягкой.