– Что-о? – шепчет. – Я – ябеда? Да ты в уме?
А тут Михаил Иванович возьми и оглянись. Увидел наши три физиономии – выразительные, должно быть, были – и идет к нам.
– Ну-ка, идемте все трое в кабинет.
И пошел вперед. А мы за ним. Вихрашка вспыхнула вся, брови свела, губу закусила, идет, в землю смотрит. А Гулька дернул меня за рукав и с такой злобой мне на нее глазами показывает, что мне жутко стало. А у меня в голове – такая путаница. И совсем не думаю, зачем нас в кабинет ведут, а одна мысль: неужто она, и вправду, нарочно подошла, чтобы на нас отцу указать? Схитрила?
Вошли в кабинет; директор сел в кресло; мы трое стоим перед ним. Он молчит, внимательно так, то в меня, то в Гульку всматривается.
– Ну, – говорит, – отвечайте, который из вас ее в воду толкнул?
Снова так и вспыхнула Вихрашка, глаза гневные, ноздри раздула.
– Папа, – закричала, – я же тебе говорила, сама я…
Отец перебил:
– Не с тобой разговор. Молчи.
Умолкла, губу закусила. А директор снова:
– Ну, который из вас?
Мы молчим оба. А Вихрашка снова заговорила:
– Папа, ладно, если уже так. Я сама скажу. Я первая вот этого парня толкнула, а потом он меня… Он не нарочно! А вот этот мне лыжу протягивал…
– А зачем же ты его толкала?
– А он меня на корни не пускал. А я хотела им показать, как я подтягиваться…
Отец снова перебил:
– Почему же ты ее на корни не пускал?
Гулька буркнул:
– Боялся, не упала бы…
– Ага! Боялся, не упала бы, а потому ее сам в реку столкнул?
Гулька молчит, в пол смотрит. А директор глаз с него не сводит и медленно так, с расстановкой:
– А ящик с инструментами где? – спрашивает.
У меня сердце так куда-то и ухнуло. Видела, значит? Донесла! И вдруг гляжу, – у Вихрашки глаза на лоб полезли:
– А ящик-то тут при чем? – говорит.
Притворяется? Или вправду не видела?
Отец взглянул на нее и снова к Гульке:
– Где ящик с инструментами?
– Не брал я вашего ящика, – буркнул Гулька.
А тот перевел глаза на меня:
– Где ящик с инструментами?
У меня сразу спина вспотела. Смотрим друг другу прямо в глаза. И такие у него глаза… объяснить бы я тогда ни за что не сумел, а вот почувствовал: нельзя им солгать. А и сказать нельзя, Гульки боюсь. Стою и молчу. И вдруг вижу, что у директора под седыми усами губы улыбкой дрогнули: уж очень смешная, видно, у меня рожа в тот миг была, и понял он меня насквозь. И вдруг спрашивает:
– Это, должно быть, твое первое «дело»?
И – неожиданно для самого себя – я прошептал:
– Первое…
И глаза опустил, очень стыдно стало.
– И последнее? А, Леня? – Не вижу я его, а по голосу слышу: улыбается.
Поднял я голову, встретился снова с ним глазами и сказал громко и твердо:
– И последнее, Михаил Иванович. Верьте мне!
А он обратился к Вихрашке:
– Ну, ты иди в класс; звонок сейчас будет, И никому – ни слова.
– Но, папа… – начала она.
– Иди!
Вихрашка вышла. А директор снова ко мне:
– Теперь расскажи все, как было.
Нелегко было мне рассказывать. Гульку, хоть и не вижу, а всем своим телом рядом чувствую. Словно его ненависть меня всего обволокла, сковывает. А в глаза мои смотрят другие глаза – спокойные, добрые, и словно говорят: «Не бойся, рассказывай».
Ну, я все и рассказал, как было. А уже на Гульку, конечно, и не оглядываюсь.
Кончил. А директор мне говорит самым что ни на есть обыкновенным тоном, точно очередное задание дает:
– Вот что, поди-ка в сени, возьми стремянку, привяжешь ко всем четырем концам по грузу, чтобы она на дно встала и течением бы ее не сбило. Достанешь ящик, принесешь мне сюда. Если нужно будет, возьми кого-нибудь в помощь.
Вышел я, на Гульку так и не оглянулся. Только дверь за собой прикрыл, – бросается от окна ко мне Вихрашка. Ждала она тут, оказывается. Схватила меня за руку, взволнованная такая, смотрит прямо в глаза:
– Вышло так, будто я, и вправду, ябеда… Не выдавала я вас… Говорила, сама сорвалась… А про ящик ничего я и не знала. Веришь?
А я смотрю на нее, и такая у меня радость на душе, – кажется, закричал бы на весь мир!
– Верю, – говорю, – Вихрашка. Значит, ты не видела, как Гулька его в нору под корнями совал?
Мотает головой:
– Я на берег вышла, вижу, он на мускулах на корень подтягивается. Понравилось мне, – здорово так. Я вас и окликнула. А ящик – в норе?
– В норе. Ну, а если бы увидела, – донесла бы?
– Нет. Самого бы его вернуть заставила.
– Это Гульку бы заставила? – Я расхохотался. – Не знаешь ты его.
– А вот заставила бы, – упрямо говорит. – Как так не заставить?
– Слушай, – я говорю, – ну, а если бы не заставила?
А она совсем просто говорит:
– Ну, тогда, конечно, папе бы сказала. Инструменты-то для нас же. Что же, – я буду вора покрывать?
Через полчаса принес я ящик директору. А он уже один в кабинете. Не посмел я спросить, где Гулька. Директор взял ящик.
– Теперь иди, – говорит, – в класс. Никому ничего не рассказывай. Если педагог спросит, почему на урок опоздал, скажи, – я задержал. Иди.
Леонтий Федорович снова умолк. Люся затормошила его за рукав.
– Ну, дальше! Дальше!
– Дальше, если все подробно рассказывать, до утра не расскажу.
– Ну, хоть коротко. Как дальше с Вихрашкой было? – попросила Катя.
– И Гулька куда девался? – прибавила Люся.
– Гульку я так больше и не видел, – продолжал Леонтий Федорович, – его в тот же день Михаил Иванович с одним уезжающим педагогом в город отослал, а оттуда в колонию отправили. Уже через полгода нашего детдома было не узнать, – вышел он и по учебе и по дисциплине на одно из первых мест.