Три четверти - [18]

— Я полежу немного, а потом все-таки встану. У нас сегодня тусовка у директора.

— Еще чего не хватало.

— Ну мам!

— И никаких «мам».

Градусник, который пришлось сунуть под мышку, показал 39, и мама была непреклонна. Я позвонила Воробью и сказала, чтобы меня не ждали.

— Ты только потом все мне расскажи обязательно.

— Ладно, завтра созвон.

Весь день я спала, пила гадкий кислый морс, который сварила мама, дышала паром от вареной картошки, снова спала, парила ноги в горячей воде и мерила температуру. Классный праздник, ничего не скажешь. Но на следующий день мне стало лучше, и я даже дошла до дедушкиной комнаты, чтобы позвонить Воробью. Судя по всему, она еще не проснулась, потому что к телефону шла минут десять, не меньше.

— Ты че там, умерла?

— Блин, Килька, выходной же — дай поспать.

— Расскажи про вчера.

— Да нечего рассказывать.

— Как это нечего? Ты ходила же?

— Ну ходила.

— И чего?

— Да ничего. Слушай, попозже позвоню тебе, тут матери телефон нужен.

Все это было не похоже на Воробья, которая всегда была готова круглосуточно трепаться по телефону и все пересказывала в занудных подробностях. Я подождала два часа, но Воробей так и не перезвонила. Тогда я перезвонила ей сама.

— Теперь можешь?

— Ну могу.

— Ну?

— Да ничего. Встретились у метро, потом шли долго домой к ним.

— Ты видела жену Рыбы?

— Не было там никакой жены. Только Арина Родионовна. Напекла пирогов с какой-то фасолью, салаты там наготовила с майонезом.

— А кто был?

— Да все были, и учителя еще.

— И чего, все вместе тусили?

— Ну, сначала вместе за столом сидели, пили там, ели. Потом играли в какие-то игры.

— В бутылочку?

— Ты че, совсем тю-тю? С учителями, что ли? Да не — в фанты, в гоп-доп, в крокодила.

— И Пукан с Клерасилом тоже?

— Пукан не пришел, а Клерасил был, да.

— А потом?

— Ну потом все закончилось, и мы еще решили потусоваться и поехали к Сыроежке.

— А там чего?

— Слушай, спроси у Сыроежки.

— В смысле?

— Мне пора идти, родители ужинать зовут.

— Воробей!

Но она уже повесила трубку. Все это было более чем подозрительно, но звонить Сыроежке мне не хотелось. Сама не знаю почему, но нетерпение превратилось в волнение, которое неприятно клокотало в животе. Я еще раз позвонила Воробью, но к телефону никто не подошел. Тогда я набрала номер Кита, хотя обычно он сам мне звонил. Трубку взял Моча, и от ужаса мне захотелось ее бросить. Но я сдержалась и позвала к телефону Кита.

— Але.

— Привет.

— Привет.

— Как дела?

— Нормально.

— Кит, это я, Килька.

— Я понял.

В разговоре повисла длинная пауза.

— А я заболела.

— А мне какое дело?

— Ну просто… Подумала, что ты не в курсе.

— Килька, не звони мне больше, лады? Я теперь с Сыроежкой гуляю, и мне на тебя плевать.

Я услышала короткие гудки. Я так и стояла с трубкой в руках, пока не поняла, что со мной разговаривает дедушка:

— Сколько можно болтать по телефону, нам никто не может дозвониться!

— Отстань от меня.

— Хамка!

Я хлопнула дверью и ушла к себе в комнату. Там я легла на кровать и повернулась лицом к стенке. Чтобы никто не видел, что я плачу.

Сначала пришла мама. Она пыталась узнать, в чем дело, но мне не хотелось говорить.

Через некоторое время пришла Малютка. Она ничего не сказала, а просто стояла и гладила меня по голове. От этого почему-то хотелось плакать еще сильнее, поэтому я была рада, когда она ушла.

Потом стемнело, и я сама не заметила, что заснула. На следующий день было 31 декабря. Мама, как всегда в этот день, суетилась и резала салаты. Папа пошел в магазин за вином. Малютка мешалась у всех под ногами. А я все-таки не выдержала и позвонила Воробью.

— Расскажи мне, что случилось.

— Он сказал тебе?

— Да.

— Короче, Кит с Овцой стащили бутылку с водкой, — а Сыроежка предложила всем поехать к ней, потому что никого не было дома. Потом мы приехали, Овца и Кит начали бухать, Сыроежка тоже выпила немного, а я попробовала и чуть не вырвала. Ты пробовала?

— А дальше?

— Кит и Овца напились, и Овце стало плохо. Его стошнило у Сыроежки в коридоре, а потом еще раз на коврик в ванной. Меня саму чуть не стошнило потом. А Сыроежка с Китом начали обниматься, а потом целоваться взасос, и она сказала, что на все готова, если он хочет быть с ней.

— В смысле — на все?

— В смысле на вообще все.

— А потом?

— А потом я пошла домой, но Сыроежка мне потом позвонила и рассказала, что Кит теперь с ней гуляет. Вот. Але? Килька, ты еще тут?

— Тут.

— Ну ты не расстраивайся. Может, он передумает еще и опять будет с тобой гулять. И вообще, Новый год сегодня.

Про Новый год я как-то забыла, потому что настроение было совсем не новогоднее. Мама накрыла стол, пришли Вторые бабушка с дедушкой, папина сестра с мужем и две мамины подруги, у которых мужей нет. Нас с Малюткой поставили у елки и сфотографировали. Уже после Нового года папа проявил пленку и распечатал фотографии. На той фотографии у елки я улыбаюсь и совсем не видно, что внутри у меня все разрывается на куски.

Зимние каникулы

Через несколько дней после Нового года папа решил, что мы поедем кататься на лыжах. Лыжи хранились у Второго дедушки в гараже.

— Одеться надо будет как следует, — зачем-то сказала мама, хотя и так было ясно, что в лосинах меня никто не выпустит. Но что это окажется до такой степени пыткой, я не подумала Мама заставила меня надеть толстые уродливые колготки, которые покрылись мерзкими катышками и к которым все липло (в том числе чужие волосы и другая гадость). На них — шерстяные колючие рейтузы, которые я ненавидела. А еще мохнатые шерстяные носки, которые связала бабушка. Свитер, который кололся и кусал мне шею гадким длинным горлом. Про куртку-пальто, шапку, шарф и варежки я вообще молчу. Когда я все это надела, оказалось, что я вдвое толще, чем обычно. Вдобавок мама густо намазала нам с Малюткой лица гусиным жиром: