Три брата - [17]

Хозяину было невдомек, с чего это младший сын Донды зачастил к нему, зачем он так пристально заглядывает во все уголки, отбивает даже штукатурку и смотрит, что под ней.

Танхум пару раз ссудил больному немного денег. Тот горячо благодарил и, еле шевеля губами, шепотом заверял, что, как только поправится и станет на ноги, рассчитается с ним до копеечки. А Танхум, между тем, с нетерпением ждал, когда хозяин богу душу отдаст и считал дни и часы, которые оставалось тому жить. Но умирающий как назло долго и отчаянно боролся за жизнь. Наконец силы его иссякли, и он скончался. Танхум тут же стал требовать от вдовы возврата ссуженных денег. Та плакала, клялась, что при первой возможности вернет долг. Но Танхум нажимал на нее, требовал деньги, заявляя, что они ему срочно нужны, и недвусмысленно дал понять, что он не прочь купить у нее хату.

– На что вам эта развалюшка? – убеждал он вдову. – Она насквозь гнилая. Только притронься – рассыплется. Чтобы привести вашу хату в божеский вид, надо много денег. Вам это не под силу. А раз я уже влез с деньгами к вам, то, так и быть, доплачу еще немного, и она будет моя. Ваша хата мне подходит только потому, что стоит на окраине Садаева.

Вдова, всхлипывая и обливаясь слезами, всячески отмахивалась от назойливого покупателя,

– Мы тоже были хозяевами, не хуже других, прожили жизнь в своей собственной хате, а сейчас продать ее и остаться без угла? Нет! Не дожить до этого нашим врагам!

Танхум понял, что она проклинает его. Назло ей он издевательски оторвал кусок штукатурки и, как бы злорадствуя, сказал:

– Видите? Сыплется…

– Перестань отрывать!

– Сыплется, кругом сыплется, – повторил он и, подойдя к окну, отколупнул замазку. – К чему ни притронешься, всюду сыплется. Окна не годятся… Петли заржавели… Крыша дырявая.

– Никогда у нас не текло. Чтобы мы так горя не знали, как не текло.

– Не текло, так будет течь, – твердил Танхум, находя все новые и новые недостатки.

Он вышел с хозяйкой во двор, подошел к палисаднику и сказал:

– Запущено у вас, все запущено. Все деревья до одного надо срубить. От них, наверное, фруктов, как от козла молока.

– Чтобы я имела столько счастливых лет жизни, сколько корзин яблок, груш и вишен мы снимали, – ответила хозяйка.

…Заве-Лейб стоял, притаившись, возле палисадника и прислушивался к разговору брата с вдовой.

«Видать, покупает хату, – с завистью подумал он, вырывая из забора кол. – За что ему такой домище, а мне жалкая развалюшка?»

Сердце его сжалось от обиды. Он незаметно вытащил из забора еще несколько кольев, взял их под мышку и побрел домой.

Вскоре поплелся к дому и Танхум. Он шел медленно, все время оборачиваясь, не отрывая глаз от облюбованной им хаты.

«Скоро он станет хозяином этого двора, – размечтался Танхум. – Вдали от людских глаз будет он тут хозяйничать. Привольно, как птица в лесу, будет он жить здесь, расхаживать по своему двору, распоряжаться как душе угодно, никто ему не станет перечить, никто слова не посмеет сказать. Зацветут плодовые деревья в палисаднике, зазеленеет огород за клуней. Белый цвет зашелестит на яблонях, светло-голубое цветение окутает картофельные кусты; золотисто-желтые, как солнце, подсолнечники выстроятся рядами по краям картофельного поля за клуней…»

В приподнятом настроении он вернулся домой, Наконец-то начинают сбываться его мечты.

11

Каждый раз, когда Танхум думал о приглянувшейся ему на хуторе девушке, перед ним неизменно вставал образ Гинды, младшей дочки Боруха Зюзина. Не раз приходилось Танхуму в бытность его сотским являться с бляхой на груди, которую нацепил ему шульц, к Боруху, чтобы затребовать подати, а иной раз приходилось и в приказ таскать бедняка, если тот затягивал уплату или не выполнял какого-нибудь распоряжения властей. В те времена Танхуму нередко случалось мельком видеть резвушку Гинделе, с криком и визгом носившуюся с подругами по двору. Но тогда он не обращал внимания на нее.

Годы шли. И вот однажды, когда Танхум (он уже не был сотским и слонялся по деревням в поисках работы) вернулся после долгой отлучки домой и, озираясь, по своему обыкновению, по сторонам, расхаживал по открытым, без оград и заборов дворам, неожиданно мимо него стремительно пронеслась легкая, как голубь, стройная девушка. Ее голые до коленок ноги, гибкая талия, вся ее девичья стать сразу бросились парню в глаза.

«Кто бы это мог быть?» – с любопытством подумал Танхум, провожая взглядом девушку. Но той и след простыл. Долго поджидал ее Танхум, пока наконец она не появилась снова. И тут-то, идя ей навстречу, он, по неуловимым, сохранившимся в памяти полудетским чертам, узнал Гинделе, младшую дочку Боруха.

– А я тебя совсем не узнал. Смотри как выросла, прямо-таки барышней стала, – поздоровавшись, сказал Танхум.

Гинда кокетливо пожала худенькими плечиками и, улыбнувшись, ответила:

– Да, когда-то я была маленькой… А теперь мне кажется, что я давным-давно взрослая.

Она повернулась и хотела уйти, но Танхум попытался ее задержать.

– Куда торопишься? – спросил он.

– Домой.

– Обожди немного.

Девушка не могла понять, зачем задерживает ее этот парень, чего он от нее хочет. И, стыдливо опустив глаза, настойчиво повторила: