Три брата - [145]

– Откуда вы? Из какого села? – еще пристальней вглядываясь в его лицо, спросила женщина.

Шимен пожал плечами и, безнадежно махнув рукой, ответил:

– Жил-то я тут, неподалеку, но сейчас и сам не знаю, где мой дом.

– А я думала, что вы из Миядлера, мне показалось, что именно там я вас видела, – сказала женщина, с сомнением поглядывая на его крест.

– А вы бывали в Миядлере? Знаете там кого-нибудь? – осторожно спросил Шимен, желая проверить, правду ли она говорит.

– Эстер Ходош знаю – я раза два приезжала туда знакомиться с льноводческим звеном, – ответила женщина.

– Эстер Ходош? Так это моя мать, – невольно вырвалось у Шимена.

– Что с ней, скажите?… Мне так хотелось узнать, успела ли она выехать, мы с ней очень подружились на районном совещании.

– Она тут, поблизости.

– Поблизости? – изумленно уставилась на него женщина. – Значит, жива и здорова?

– Да, я вытащил ее, можно сказать, из могилы, – ответил Шимен. – Увидитесь с ней, она сама вам все расскажет. Только она не одна, с ней наша знакомая из Миядлера.

– Приведите обеих, я их встречу, как родных! – вскричала обрадованная женщина.

– Как вас зовут?

– Гайченко… Степанида Гайченко, – ваша мать должна меня помнить. Последний раз я приезжала в Миядлер на Октябрьские праздники.

– Я и сам начинаю вас узнавать, – отозвался Шимен. Гайченко повела его к себе, накормила и дала хлеба, яиц и творогу для Эстер и Марьяши. На прощанье наказала ему вечером привести женщин на берег пруда, где кончается картофельное поле. Оттуда она обещала переправить их в безопасное место.

Обрадованный счастливой встречей, Шимен двинулся прямо к Камышовой балке, и хотя ему и не терпелось скорее увидеть мать и Марьяшу, он шел не торопясь, чтобы явиться туда незадолго до наступления темноты.

Подойдя к месту, где он оставил женщин, Шимен спустился в балку, но никого там не нашел

– Ошибся, видно, – заставил он себя приободриться и стал лихорадочно метаться из одного конца балки в другой, но, пройдя ее вдоль и поперек, так никого и не обнаружил.

– Мама! – забыв о всякой осторожности, закричал он. – Где ты, мама? Марьяша, мама! – все громче и тревожнее кричал он, чувствуя, что у него подкашиваются ноги. – Отзовитесь! Это я, Шимен, пришел за вами. Мама! Марьяша!…

Фома Гнилопятка, рябой одноглазый верзила, с расплющенным, как у сифилитика, носом, бывший конокрад, вскоре после выхода из тюрьмы перешел к немцам и стал служить у них полицаем.

В тот самый день, когда Эстер, Шимен и Марьяша бежали из Миядлера, Фома шел из хутора Михеево в Петерковку, и хотя он изрядно выпил, ему до смерти хотелось выпить еще, опохмелиться. На хуторе, где он разыскивал какого-то «подозрительного», его постигла неудача, а это означало, что комендант ничего ему не подбросит, если он, Фома, не зацепит кого-нибудь по пути в Петерковку. Поэтому-то он и задержался у Камышовой балки. Авось тут удастся кого-нибудь поймать. В комендатуре ему сказали: он, полицай, обязан заглядывать во все рощи, балки и другие укромные места, где могут прятаться партизаны; за каждого задержанного было обещано вознаграждение. Но по натуре Фома был труслив, и если бы ему так сильно не хотелось выпить, вряд ли он полез бы в эту чертову балку, когда есть более безопасные дороги. Но раз уж вышла такая оказия, что поделаешь?

И тут-то, стоя на краю балки, Фома насторожился, как почуявшая мышь кошка: ему почудилось, что в одном месте камыши подозрительно зашевелились.

– Кто там?! – рявкнул он, подбадривая себя криком.

Ответа не последовало, камыши не колыхались больше, не шелестели, и он совсем было собрался уходить, как вдруг над его головой пронеслась стая диких уток. Утки кружились над балкой, собираясь, как видно, спуститься в камыши. Фома вытащил револьвер, прицелился, пальнул – и промахнулся; насмерть перепуганные птицы заметались и умчались прочь.

Марьяше и Эстер показалось, что стреляют по ним, и они поползли на четвереньках, подальше от опасного места. Заметив, что камыш опять закачался, Фома опять угрожающе крикнул:

– Кто там? Выходи, не то стрелять буду! Марьяша поползла дальше, Эстер из последних сил за ней, но вскоре, видно, изнемогла и замерла, будто сраженная пулей. Не слыша за собой шороха, Марьяша обернулась и хотела вернуться, посмотреть, что стряслось с Эстер. Но в эту минуту Фома, крикнув: «Стой, ни с места!», снова выстрелил,, и Эстер, растерявшись, встала во весь рост. Фома увидел ее и, не решаясь спускаться в балку, заорал:

– Выходи, да поживей!

Вконец перепуганная Эстер покорно вылезла из балки.

– Чего ты там прячешься? – уставился на нее Фома. – И кто там еще схоронился?

– И вовсе я не прячусь, – робко ответила Эстер. – Вы вот кричать начали, я и залезла в камыши. А иду я по деревням – просить у добрых людей кусок хлеба…

– Ври, ври больше – ветер унесет! – гаркнул Гнилопятка.

Он был очень доволен, что придет в комендатуру не с пустыми руками. И ни за какие коврижки не полезет он в эту проклятую балку – мало ли кто там еще прячется: могут еще уложить за милую душу; добыча есть – и ладно.

– Ну, пошевеливайся, – стал он подгонять Эстер, – шагай, партизанка. Ишь, героиня какая выискалась! Говорю, пошевеливайся! – командовал он, измываясь над беспомощной старухой.