Три аксиомы - [47]
Древесный молодняк не в состоянии пользоваться полнотой жизни до тех пор, пока не удалятся старики.
Постепенно обстановка улучшается, но не скоро. Проходят многие десятки лет, иной раз целая сотня, пока все старики упадут. Деревья ведь умирают не в одно время, а некоторые долго стоят и после смерти — почерневшие и обвитые серым мхом.
Выберется, наконец, лиственница наверх, теперь уже никто не застит ей света, кроме облаков, — все семнадцать часов долгого дня стоит на солнце, да юность-то уже позади, силы ушли, энергия роста ослаблена — упущенного уже не наверстаешь.
Слепой случай опрокинул обычные отношения между отцами и детьми на одном участке эвенкийской тайги. Взрыв Тунгусского метеорита сдул стариков, как пушинки с одуванчика, и на освободившемся пространстве проросли семена, взошел молодняк. С первых же лет молодняк вел привольную жизнь под ярким солнцем и потому рос быстро.
Стоит ли дивиться, что новый древостой через пятьдесят лет обогнал по величине вековую эвенкийскую тайгу?
Тайгу изучил в начале XX столетия профессор М. Е. Ткаченко (1878–1950), человек трезвой мысли и беспощадной прямолинейности, «лесовод-реалист», как называл он себя. Он пришел к выводу: «Многие специалисты в прошлом, в том числе Г. Ф. Морозов, допускали ошибку, окружая первобытные леса романтической дымкой и наделяя их без достаточных оснований несуществующими положительными качествами. В таких лесах, по Морозову, „свой порядок“, „своя гармония“, и то „подвижное равновесие“, какое якобы наблюдается в живой природе, пока не вмешивается человек. Высказывая эти взгляды, Морозов в двух отношениях оказался не прав».
По учению Г. Ф. Морозова, лес есть растительное общество, живущее по своим законам. Но это правильное учение можно неправильно толковать.
Сторонники хранения леса без рубок рассуждали так: коли между деревьями, членами общества, существует определенное взаимодействие, то любое вмешательство способно разорвать нить этих взаимодействий, нарушить законы и опрокинуть существующее в природе равновесие. Природа-де гармонична, а человек своим вмешательством ее портит.
Сам Г. Ф. Морозов в какой-то мере дал повод для превратных толкований. Его классический труд «Учение о лесе» носит несколько односторонний характер. Автор привел сотни примеров плохого влияния человека и не указал ни одного случая хорошего, хотя в его время работало немало умелых лесоводов.
Конечно, лес есть растительное сообщество, но отношения в нем далеко не идеальны. Человек своим вмешательством может их исправить. Поэтому человеческое воздействие не только допустимо, но иногда просто необходимо.
В первобытной, никогда никем не рубленной тайге древесные трупы валятся на землю, лес захламляется массой валежника. В мертвых стволах разводятся усачи-дровосеки. Омерзительно жирные личинки величиной с мизинец питаются древесиной, а взрослые жуки — черные, с громадными усищами, умеющие хорошо летать — обгрызают хвою с молодняков, чем наносят урон восстановлению лесов.
Да не одни усачи. Есть множество видов всякой другой нечисти. В Сибири размножение паразитов, казалось бы, должно сдерживаться суровым климатом: личинкам приходится зимовать при пятидесятиградусных морозах. Да вот, переносят и плодятся в неимоверном числе. Сибирский хвоегрызущий шелкопряд выедает миллионы гектаров тайги. Только в последние годы наука нашла способы борьбы с шелкопрядом: надо опылять тайгу с самолетов не ядохимикатами, а препаратами, содержащими болезнетворные для шелкопряда бактерии и вирусы. Пусть гусеницы дохнут и заражают друг друга.
Ядохимикаты убивают все живое. Бактериальные препараты губят только гусениц и совершенно безвредны для других обитателей тайги.
И еще пожары. Эвенкийский лесничий П. Я. Пресняков голову кладет на отсечение, что они могут начинаться от удара молнии. Я возражаю: загорание возможно, но гроза сопровождается ливнем, и тогда пожару конец.
— Все так говорят, и в книгах пишут, а я пожары после гроз видал собственными глазами, — не соглашается лесничий. — Будем считать, что в ваших европейских местах они не бывают, а в наших сибирских бывают. Ваши места находятся под действием атлантических циклонов, у вас ливни; мы живем в центре материка, у нас скупые дождики.
Совместные действия паразитов и пожаров наносит лесам страшнейший урон. Особенно жаль такую драгоценную древесную породу, как кедр. Топор в кедровниках не взял тысячной доли того, что сгубили червяк да огонь.
Чем дальше лес от человека, тем он хуже, тем более издырявлен всякого рода пустырями и изъянами. За Уралом леса менее сохранны, чем в европейской части, а особенно плохи за Байкалом.
В наших густонаселенных центральных областях (за исключением Костромской) гари и погибшие от болезней древостои составляют только 0,1 процента всей лесной площади этих областей; в менее людной Костромской области — 0,4 процента; на Европейском Севере — 1,4 процента; в глухой тайге Восточной Сибири — 8,8 процента, на Дальнем Востоке — 9,7 процента.
А если взять все прорехи, зияющие в зеленой шубе никогда никем не рубленной тайги (не всегда даже доищешься до причины их возникновения), то их в Восточной Сибири насчитывается 82 миллиона гектаров, то есть 20 процентов всей лесной площади, а на Дальнем Востоке — 40 миллионов гектаров, 25 процентов.
