Три аксиомы - [45]

Лесная наука знает, что молоденький дубовый самосев, похожий на пучки редиски, отмирает в первый и второй год жизни, если солнце на него светит менее одного часа. А если светит не более четырех часов, живет дольше, но тоже засыхает.

Что надо было сделать для спасения Чаплыгинского леса?

Задолго до морозной зимы помещица, хозяйка леса, должна была задуматься: а что будет дальше? Ведь не вечно же будут стоять старые дубы? Надо было подготовить им молодую смену. Для этого следовало в год, когда обильными гроздьями висели на ветках желуди, беспощадно удалить весь подлесок и срубить половину дубов. Вот тогда и пошли бы в рост молодые дубочки. А потом надо было срубить и весь остальной древостой, лес обновился бы полностью. Дальше полагалось бы провести уход за молодняком.

Как видите, умелым хозяйством можно обеспечить смену поколении и непрерывное существование леса без всяких посадок.

Но описанное Тургеневым хозяйство основывалось на плюшкинском принципе — беречь и не рубить.

Что же спрашивать с помещицы? В 30-х годах нашего века Главлесоохрана и в 40-х годах Министерство лесного хозяйства придерживались того же принципа и запрещали рубки в самых ценных и важных наших лесах.

Тургенев описывает, как сразу же после гибели Чаплыгинского леса к помещице приходили купцы, покупали, хотели спилить, предлагали деньги, но помещица не согласилась.

И опять же трудно ее обвинить. В зеленой зоне Москвы я видел, как лесничий с лесником разглядывали почерневшую орясину с одной зеленой веткой и обсуждали:

— Как? А может, отрастет? Оставить?

И оставляли.

В начале и даже в половине 50-х годов, когда обнаружилась суховершинность в воронежских дубравах, в специальном журнале «Лесное хозяйство» приводилось читать такие рассуждения: суховершинность не означает еще гибели, деревья пока живы, и вообще нет ничего страшного.

Но за суховершинностью следовала дальнейшая стадия отмирания, а за нею распад древостоев.

Руководители лесного хозяйства теперь понимают, какой большой ошибкой был запрет рубок. Но понимание далось дорогой ценой.

Теперь начали рубить. Выявляется необходимость вести рубки в Беловежской пуще, знаменитом зубровом заповеднике: тамошние древостои вызывают серьезные опасения, да и нечего есть зверью, нет древесного молодняка. Зубров мало, кормят их сеном и морковью, но есть еще лоси, олени, косули: там нужен веточный корм, нужен древесный молодняк.

Удачные двухприемные рубки провел Солнечногорский лесхоз в зеленой зоне Москвы. После спиливания половины древостоя появился обильный самосевный молодняк; когда он окреп, спилили остальные деревья. Двухприемные рубки дороги, но они обеспечивают хорошее восстановление леса без посадок.

Миф о гармонии

А как же тайга? Существует же она тысячелетиями — никем не исхоженная, никогда не рубленная! Пролегла полосой по северу страны от Балтики до Тихого океана.

К. Г. Паустовский правильно сказал, что «просторы» слишком маленькое, слишком комнатное слово, чтобы им можно было обозначить протяженность северной тайги. Леса, леса, леса! Сосняки да ельники, лиственничники да кедрачи.

Горожанам те нетронутые леса всегда казались идеалом совершенства. М. М. Пришвин поселил в тайге сказочно прекрасную «корабельную чащу». Мы привыкли думать, что в давние времена вся наша страна была покрыта корабельными чащами, а потом их вырубили, и они уцелели только в далеких недоступных местах. Существующие же нынче в наших центральных районах леса якобы испорчены рубками и вообще утратили качество. И мы привыкли относиться к ним непочтительно:

— Ну, какие это леса! Расстроенные рубками! Вот тайга — другое дело.

Заглянем в самый глухой угол тайги, где люди наверняка деревьев не рубили и где лес сохранил свою первобытную девственность, не испытав никаких посторонних влияний.

В самом центре Сибири, в сторонке от Енисея, нигде не соприкасаясь с великой рекой, лежит Эвенкийский национальный округ — 740 тысяч квадратных километров, а если считать на гектары — 74 миллиона. Сюда можно положить три Англии или пятнадцать Московских областей, а народу живет всего десять тысяч человек всех возрастов.

Енисей для Сибири все равно что Невский проспект в Ленинграде или улица Горького в Москве: плывут белые пассажирские лайнеры, идут на Игарку плоты, за Игаркой — окно в Европу. А Эвенкийский округ отрезан, замкнут в себе. Уж очень слабовато там насчет дорог: возвышенность, изрезанная глубокими оврагами, и внизу текут бурлящие порожистые реки с острыми каменьями — ни по воде, ни по сухопутку далеко не уедешь.

Весной полая вода поднимается высоко, закрывает камни, и тогда даже в эти реки заходят с Енисея пароходы, везут муку и крупу, соль и сахар, разный ширпотреб. Но судоходство длится от силы недели две, позже вода спадает, пороги становятся непроходимыми. К этому времени пароходы убегают на Енисей.

В остальное время года до окружного центра, поселка Туры, можно добраться на самолете. Но если захотите податься в глубину, выйдет не поездка, а экспедиция. Оттого и мало живет народу. В соседней Якутии на одного человека приходится пять квадратных километров, в Эвенкийском округе — целых семьдесят четыре.