Тревожный берег - [7]

Глаза Рогачева расширились, затем сузились. «Вот оно что. Это перед новым сержантом… Понятно…»

Он сердито сверкнул глазами. Хотел что-то сказать, но, вздохнув, произнес:

— Есть доложить, как положено!

Четко повернулся, отошел. Отошел не торопясь. Пройдя несколько шагов, нагнулся, точно поправляя шнурок ботинка. И только после этого побежал. Хмурое лицо капитана посветлело. Сказал сержанту:

— Это — Рогачев. Солдат хороший, специалист в нашем деле золотой, а вот командир… Не получилось командира.

С вершины холма море лежало величественное и ленивое, еще не отошедшее от полуденной дремы. С трех сторон охватывало мыс, на котором предстояло теперь Андрею Русову служить, ослепительно сверкало тысячами зеркальных осколков. Глядя на море, щурясь, Воронин сказал:

— А местность здесь курортная. Когда-нибудь санаторий построят. Чернозему, правда, подвозить много придется… Без него деревья не вырастут. Мы пробовали…

Русов не был настроен на лирику и потому легко уловил ход мыслей командира роты, который без всякого перехода заговорил об «особенностях» поста.

— Раньше тут два разгильдяя было — Цибульский и Бакланов. Они всеми крутили, как хотели. Цибульского мы перевели на другую точку, к капитану Шахиняну. Знакомы? Тем лучше. С Баклановым не миндальничайте. Требуйте построже. С подчиненными философию разводить нечего.

Подошел Рогачев. В темных цыганских глазах лихорадочный блеск обиды:

— Товарищ капитан! Расчет поста 33 в количестве пяти человек по вашему приказанию построен! Ефрейтор Рогачев.

Пе отрывая пальцев от виска, ефрейтор делает шаг в сторону. В его движениях, в самой фигуре подчеркнутое спокойствие и вызывающая лихость. Ефрейтор вроде бы нарочно несколько переигрывает «строевика», но Воронин словно не замечает этого:

— Хорошо. Идемте.

Капитан, Русов и Рогачев направляются к домику, поило которого застыли в строю четверо солдат.

Перед строем капитан останавливается и молча осматривает расчет поста. Чуть заметно качает головой. Смотрит на стоящего рядом Рогачева — и снова на строй. Да… войско. Обмундирование грязное, панамы надеты у кого как, а у Славикова с каким-то вызывающим форсом поля загнуты книзу. У солдата-грузина — тихого симпатичного паренька (капитан почему-то всегда забывает его фамилию) — гимнастерка явно великовата. Даже короткие рукава свисают у него ниже локтей. Что думал старшина, когда выдавал ему обмундирование? Придется сделать старшине Опашко внушение. А Бакланов? Этот похож на смазчика вагонов, гимнастерка и шаровары лоснятся всеми цветами радуги. Правда, ботинки у всех начищены до блеска и имеют вполне солдатский вид.

Воронин здоровается с солдатами. Отвечают громко, но недружно. Выделяется голос Бакланова. Капитан идет вдоль строя, останавливается.

— Как служба, рядовой Бакланов?

Колкие глаза капитана, не мигая, смотрит из-под бровей. В уголках губ спрятана не то улыбка, не то усмешка (вот и пойми, шутит он или серьезно). Но Бакланов не из тех, кто будет долго гадать, какое настроение у командира роты. Он доволен, что к нему, а не к кому-то другому, первому обратился командир роты. Гаркнул весело и браво:

— Нормально, товарищ капитан. Чай, по третьему служим!

Сейчас Воронин, кажется, улыбается. Удивительный он человек. Когда в глаза смотрит, впечатление такое, будто он колется рыжими бровями.

— А что это, говорят, товарищ Бакланов, будто бы вас вчера вечером в совхозе видели. Вас что, увольняли? Да, да, вас! Что так удивленно смотрите?

Капитан оборачивается к Рогачеву:

— Вы его вчера увольняли, товарищ ефрейтор?

Рогачев явно смущен. Он не знает, что ответить, кидает быстрый взгляд на Бакланова.

— Это кто-то пошутил, товарищ капитан, — поспешно заявляет Бакланов, — у нас вчера увольнения не было.

— Никого не увольнял, — следует запоздалый ответ Рогачева. Он снова входит в роль разочарованного, безразличного ко всему человека.

Капитан прищуривает глаза, говорит, покачиваясь с носка на пятку:

— Значит, пошутили, говорите? Хорошо. А поступил сигнал, что был в совхозе солдатик со спортивным значком на груди и с чубом пшеничного цвета. А? Портрет-то вроде бы ваш?

Бакланов прикинул: «Кто видел? Шутит капитан или серьезно? В совхозе никто, кроме Юли, фамилии Бакланова не знает, а потом был всего каких-то тридцать минут. Ведь не на дежурстве мы сейчас… Словом, не поймай — не вор». И Филипп становится в позу оскорбленного человека:

— Пшеничный чуб… При чем здесь чуб? Не был я в совхозе, и вообще что-то за последнее время…

— Товарищ Бакланов! — Воронин предостерегающе повышает голос.

— Нет, серьезно, товарищ капитан. Обидно ни за что такое терпеть. Вот он, — Бакланов кивает на Далакишвили, — может сказать, чем я вчера занимался.

Резо вздрагивает. Он ожидал чего угодно, но так нахально врать, да еще вмешивать его… «Вай, какой нехороший человек этот Бакланов. Зачем врет? Кончится мое терпение!»

Но Бакланов и не ждал подтверждения своих слов.

— А значок… Я его давно потерял…

Бакланов снова врал. В чемодане лежала аккуратно сложенная гимнастерка с привинченным к ней значком первого спортивного разряда. Значок не заслуженный, а выменянный в роте за перочинный нож. Только сегодня утром Бакланов надевал эту гимнастерку, сегодня утром был в совхозе. Все подавленно молчали. Рогачев смотрел ка море. Но чувствовалось, что он подтвердит все, что скажет Бакланов.