Тревожные облака - [78]

Это надо понять и отделить одно от другого, отделить неотделимое: они устремились к победе, а не к смерти.

Обратимся к другому, самому сложному, мотиву возникшей драмы. Ведь и зрители на стадионе узнали о непомерной цене, которую футболисты заплатят за победу. Они видели, как усложнялась с каждой минутой обстановка на стадионе, как повисла свинцовая, мертвящая тишина, как у кромки футбольного поля, там, где ворота футболистов, доигрывающих свой третий тайм, появилась цепочка автоматчиков. Каково им, зрителям, людям, которые словно бы (только словно бы!) вне игры, которые в эти минуты не рискуют жизнью на своих скамьях? Могут ли они желать победы, добытой такой ценой? Не тяжелее ли им, бездеятельным, чем тем на поле, в схватке, в ожесточении борьбы? Не это ли мучительное психологическое состояние толкнуло на футбольное поле и Рязанцева в «Тревожных облаках», толкнуло и удержало его в команде и тогда, когда благородный Соколовский предложил инженеру отступиться, не входить в игру? Горожане, узнав об опасности, нависшей над спортсменами, могли только метаться мысленно и душевно, молить их о благоразумии и всетаки тосковать о победе, метаться между страхом и надеждой, что пронесет, что угроза – вздор, чудовищная нелепость; метаться между жалостью и материнской гордостью за своих любимцев…

Все не просто и не могло быть просто в уродливой ситуации, созданной самой историей. Это смятение, вихрь противоречивых чувств я взял здесь общо, едино для массы людей, а ведь толпа состояла из личностей, у каждого был свой характер, темперамент, предрассудки. И то, что эта масса оказалась единой, собранной общим порывом и идеей, есть примечательная победа гражданского начала. Ибо тысячи мещан, собранных воедино, не могли бы в таких условиях превратиться ни во что другое, кроме послушного, ввергнутого в страх стада.

Каково же было футболистам, на которых сошлись все взгляды и схлестнулись страсти! Они в эти минуты стали единственным оружием горожан, их танками и пехотой. Тут не схитришь: сама судьба, дело жизни, жестокость выбора – все шло к ним открыто, во весь рост и требовало прямых ответов.

Они оставались самими собой и потому стали героями. В этом все дело: остаться самим собой в таких обстоятельствах, не склонить головы. Уверен, они ни сами себе, ни друг другу не говорили в эти минуты высоких слов, все жило в них подспудно, жило мгновенной и в то же время бессмертной протяженностью подвига. Парни не были трусами. И сумели доказать это самым простым, самым превосходным образом.

Вот почему так естественно – как единственные – читаются слова, высеченные в камне памятника спортсменам на стадионе «Динамо» в Киеве:

«ФУТБОЛИСТАМ КИЕВСКОГО «ДИНАМО», КОТОРЫЕ, НЕ СКЛОНИВ ГОЛОВЫ ПЕРЕД ГИТЛЕРОВСКИМИ ЗАХВАТЧИКАМИ, ПАЛИ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ ЗА ЧЕСТЬ РОДНОЙ ОТЧИЗНЫ.»

История знает множество поражающих воображение спортивных состязаний, в том числе и футбольных матчей. Об иных написаны очерки и статьи, они исследованы в специальной литературе и навсегда вошли в летопись спорта. Но интерес к киевскому матчу особый, неусыпный, он едва ли будет когда-либо удовлетворен до конца. Я знаю людей, родившихся после войны, они годы посвящают собиранию новых материалов, скрупулезному исследованию документов. Время подарит нам и новые книги о замечательном событии, в котором так вдохновенно совместились История и Легенда.

Повести и рассказы, три художественных фильма – пусть два из них, так сказать, под «псевдонимом» – это ли не свидетельство прочного интереса!

Такой интерес не бывает ни праздным, ни ложным. Сегодняшние волнения, сегодняшние страсти – авторов, читателей, зрителей – только отзвук, благодарный, но слабый отзвук того, давнишнего кипения страсти, того мужественного порыва, который поразил и врагов. Ведь в такие минуты враг, захвативший чужую землю, с леденящей ясностью понимает, что и весь народ, презирая смерть, выберет не подчинение, а трудную, пусть самую трудную, в крови и жертвах, победу, что дух народа не порабощен и не сломлен.

10

Я уже упоминал о тревогах, связанных с участившейся необузданностью футбольных болельщиков, когда страсти на стадионе накаляются и уже трудно говорить о благородной привязанности, о нравственно высокой верности болельщиков тому или иному клубу, верности, которой не сломить даже и долгим, обескураживающим неудачам твоего клуба.

Киевский матч уникален. Едва ли возможно представить себе повторение такой ситуации на футбольном поле и такого зрителя матча, однако его нравственный урок сохраняет и для нас живую, действенную силу. Он пример высоты духа, и не только участников матча, но и его зрителей, горожан, с редкой выдержкой пропустивших через собственные души небывалый накал борьбы.

Как-то так случилось, что у славного, чистого слова болельщик возник сомнительный оттенок, некий темный ореол разнузданности, слепоты и даже озлобления. Ведь в слове болельщик заложено доброе: понимание, привязанность, сопереживание чужим тревогам, усилиям, исканиям, искренняя душевная забота о ком-то, кто нуждается в тебе, в твоей эмоциональной поддержке. Как же возможно этому доброму выродиться в разнузданность, в воинствующее бескультурье, в поступки, граничащие с хулиганством? Как можно унижать команду, которой ты верен, измарывая ее эмблемой заборы, стены домов, цокольные этажи? Достаточно взглянуть на таблицу первенства страны, чтобы убедиться, как мало помогают любимым командам эти настенные заклинания; боюсь, что это назойливое мельтешение может даже помешать футболистам. Настоящий боец, истинный спортивный рыцарь отвернется от этой безвкусной, топорной лести, испытает чувство неловкости; такая форма поклонения скорее свяжет, чем окрылит его. «Советский спорт» и еженедельник «Футбол -Хоккей» сделали бы доброе дело, печатая систематически – пусть коротко, анкетно, – размышления на эту тему лучших наших мастеров-футболистов. Тут заклинания спортивных журналистов бессильны, а к слову своих кумиров молодые болельщики могут и прислушаться.