Тревожные ночи - [75]

Итак, мы поползли в сторону немцев: я впереди, Стэникэ в нескольких шагах позади меня. Закинув винтовки за спину, мы двигались на локтях, со связками гранат в руке. Ни единого звука не было слышно, даже шороха от скольжения по льду. Но вдруг я различил легкий скрип ременной пряжки Стэникэ о лед. Словно кто-то проводил алмазом по стеклу. Я остановился и подождал Стэникэ. Когда он дополз до меня, я повернул ему ремень пряжкой на спину. Подождав минутку, мы тронулись дальше; теперь из зарослей были видны огоньки от сигарет, которые курили немцы. «Постойте, вот сейчас я дам вам прикурить!» — мысленно пригрозил я им, и меня снова охватила лютая злость.

По дороге мы несколько раз останавливались, прислушивались, осматривали лед и заросли камышей, за которыми скрывались позиции немцев. Так мы добрались до широкой полыньи: отсюда и до самого берега лед был разбит. По воде, кое-где покрытой тоненькой ледяной корочкой, плавали большие льдины.

— Это наши… когда обстреливали усадьбу! — прошептал Стэникэ.

Я кивнул, но в то же время подумал, что и немцы тоже не дураки. Ясно, что они, не дожидаясь обстрела нашей артиллерии, сами подорвали лед. Они, вероятно, предполагали, что мы попытаемся обойти их с этой стороны.

Мы молча лежали на краю льдины и беспомощно глядели на немецкий дзот. Стэникэ отложил в сторону связку гранат и ощупал лед. Потом показал мне на пальцах его толщину. Взяв тростинку, он решил промерить глубину воды в камышах. Но сделал это неосторожно и задел рукой связку гранат, которая тут же упала в воду. Послышался всплеск. Неожиданно над нами взлетела ракета, от ее ослепительного света заискрился лед. И тут же на расстоянии каких-нибудь полметра от меня в лед ударила короткая пулеметная очередь. Я прыгнул в воду, в одной руке держа винтовку, в другой — связку гранат. Стэникэ же, изрешеченный пулями, остался неподвижно лежать на льду.

В темноте вспыхнула другая ракета. Я притаился в воде, высунув наружу лишь голову и руки. Надо мной с воем скрестилось несколько пулеметных очередей. Тогда и со стороны наших засвистела мина, которая взорвалась на позициях немцев, выбросив короткий сноп искр.

Потом снова наступила тишина и темнота.

От ледяной воды, в которой я сидел, я окоченел; холод хватал за самое сердце, зубы непроизвольно выбивали дробь. Я осторожно, без шума, поднялся. Вода доходила до груди… «Не так уж плохо, — подумал я. — Не настолько мелко, чтобы можно было лечь, но и не настолько глубоко, чтобы нельзя было идти!» Прежде чем двинуться дальше, я еще раз посмотрел на труп Стэникэ. «Стэникэ, браток! Они все равно не уйдут. Они мне дорого заплатят за тебя!» — поклялся я.

Медленно и бесшумно, с большим трудом я стал продвигаться дальше. Мне приходилось прокладывать себе дорогу среди льдин и корней камыша. Но не успел я добраться до берега, как неожиданно в темноте застрекотал пулемет. Сначала я услышал сухой треск — это пули срезали стебли слева от меня, потом почувствовал на левом плече что-то теплое и мокрое. Я снова погрузился по самое горло в воду. Левую руку пронзила острая боль. Рука, постепенно ослабевая, беспомощно опустилась. Винтовка медленно выскользнула из нее и упала на дно. Я взял связку гранат в зубы, снял шинель, которая стесняла мои движения. Ждать нельзя было ни секунды, и я снова двинулся к берегу… Теперь я был уже довольно близко от немцев — в каких-нибудь пятидесяти шагах от берега виднелся дзот. Позади него, сбившись в кучу, стояли немцы и курили, прикрывая сигареты ладонью.

Вблизи самого берега я почувствовал, что теряю силы. Боль в плече стала сильнее, словно к раздробленной кости прикасались раскаленным железом, и я боялся, что вот-вот потеряю сознание. Но заросли поредели, и идти стало легче… да и дзот был недалеко. Даже ощущение холода куда-то исчезло — сердце мое разгоняло по всему телу не кровь, а какой-то внутренний жар. Так шаг за шагом, по-кошачьи я потихоньку приближался к немцам. Шаг… еще шаг… еще один…

Потом я снова остановился — я был не в состоянии сдвинуться с места от усталости. Левая рука совсем онемела. Сзади опять скрестилось несколько пулеметных очередей. Я погрузился в воду по самый рот и увидел, что пулемет немцев бьет из развалин. «Хорошо еще, что не стреляют из дзота!» — подумал я. В темноте у его дверей уже не вспыхивали огоньки. «Надо туда бросить гранаты, — решил я. — Внутри у них боеприпасы, и все взлетит на воздух».

Я двинулся к дзоту. Однако тут опять затрещали пулеметы; казалось, они строчили где-то сзади меня… Над тем местом, где был убит Стэникэ, засветилась новая ракета. Я погрузился в воду с головой. Когда надо было вздохнуть, я высовывал наружу один лишь нос. На берегу я увидел силуэты немцев: они сгрудились у входа в дзот. «Ага, накурились досыта!» Эх, если бы мне удалось сделать еще каких-нибудь семь-восемь шагов, — подумал я, — тогда можно было бы бросить гранаты!» Мне вспомнилось, что в детстве я мог пройти под водой десять и даже пятнадцать шагов. Я несколько раз глубоко вздохнул, погрузился на дно и стал ползти на четвереньках к берегу, пока не почувствовал, что у меня от напряжения разламываются виски. Так я очутился примерно в двадцати шагах от берега; схватив зубами за предохранительную чеку гранаты, я с силой рванул ее и бросил связку прямо в середину стоявших в дверях дзота немцев.