Тревожные ночи - [56]

— Жив? Где же он?

И, не дожидаясь моего ответа, он бросился бежать к переправе, крича во все горло:

— Эй. Костя! Земляк! Костя!

Его силуэт замелькал среди раненых, сидевших на берегу спокойного беловатого Муреша, и я увидел, что он по очереди склоняется над каждым из них. Вдруг он остановился и опустился на колени: очевидно, нашел пограничника. Потом человек с рукой на перевязи вернулся к нам и снова сел v костра. Он был очень взволнован и опечален.

— Эх, Костя… Костя! — пробормотал он, задумчиво покачивая головой. Потом взглянул на нас и добавил: — Так же дрался и его брат, Шербан!

Я понял, что ему хочется рассказать нам об этом Шербане. И в самом деле: прикурив от тлеющей головни сигарету и сделав несколько затяжек, он, немного успокоившись, начал:

— Это было на самой границе, возле Тинка. В то время я. Костя и его брат Шербан служили на погранзаставе. Мы все из одного села, Кэтина. В детстве мы всегда были вместе, вот и решили, что и служить тоже будем вместе. Поэтому, пройдя учебную подготовку в полку, мы попросили отправить нас на одну заставу. Шербан был постарше нас, а с этим Костей мы были однолетки.

Пока война шла далеко, где-то в глубине России, служба на границе не была особенно трудной. Раз в день обойти участок по обе стороны поста — вот и все наши обязанности. Зато границу мы изучили так, что знали каждый клочок земли лучше, чем свои двор в деревне. Я до сих пор помню каждую тропку, каждый кустик, каждый пограничный столб. Помню, один из таких столбов под номером пять был чуть-чуть накренен в сторону. Мы не успели его поправить и поглубже вкопать в землю… А теперь небось эти проклятые фашисты его и совсем вытащили. Не узнаешь, где и граница проходит! Вот как только выгоним их из страны, попрошусь, чтобы меня направили на заставу поставить этот столб на старое место. Уж кто-кто, а я-то знаю, где он стоял!

Я говорил вам, — продолжал после небольшой паузы рассказчик, — дел у нас было немного… Летом мы чаще всего сидели у дороги, которую нам было поручено охранять, или во дворе поста. Кругом росла мягкая высокая мальва и пахучая, точь-в-точь как у нас в деревне, ромашка. А ночью, когда была хорошая погода, мы втроем ложились в цветы и, глядя на звезды, мечтали о родном доме и даже забывали, что мы на границе! Нам казалось, что мы в нашем саду, где частенько встречались, возвращаясь с деревенских вечеринок. Случалось, что мы, опьяненные запахом ромашки и обласканные теплым дыханием нашей земли, тут же и засыпали на траве…

Вы, наверное, станете смеяться надо мной, а между тем это чистая правда: там я заметил, что наша земля тоже живет. Да, да, живет! Земля, по которой мы ступаем, не мертва, она все чувствует!.. Когда в стране царили мир и спокойствие, она дышала мерно, тепло и ласково. Бывало, приложишь к ней ухо и слышишь: она звучит, как скрипка, если кто-либо подходит с добрыми намерениями. А как стонала и вздрагивала она, когда в нашу страну входили танковые и моторизованные колонны гитлеровцев!

Так вот о Шербане… Он был сержантом, начальником нашего поста. Еще задолго до того, как фашисты пожаловали в нашу страну, мы узнали из полученного приказа день и час прибытия их частей. И несмотря на это, Шербан несколько часов продержал немцев перед готовыми к бою пулеметами, запрашивая по телефону о приказе, который лежал у него в кармане. А этим летом он точно так же на целую ночь задержал колонну порожних машин. А на рассвете открыл шлагбаум и пропустил все машины, кроме одной, последней, помахав при этом в воздухе бумажкой: в документах было указано на одну машину меньше.

— Брось, Шербан! — уговаривали его мы с Костей. — Чем больше машин въедет в нашу страну, тем больше в ней останется!

— Дураки! — обрушился он на нас. — Ведь они приехали сюда, чтобы вывезти награбленное… А завтра, послезавтра вернутся назад груженными так, что, того и гляди, покрышки лопнут!

Так и не пустил машину! И лишь после того, как немцы добрались до первой комендатуры и устроили там скандал, в результате чего мы немедленно получили соответствующий приказ, он наконец поднял шлагбаум, яростно проклиная при этом офицеров, продавшихся Гитлеру…

В этот миг над переправой взвилась осветительная ракета. Ослепительно яркий огонь поплыл в воздухе, освещая наш овраг и переполненные ранеными дебаркадер и лодки, которые направлялись к противоположному берегу. Один из сидевших у костра бойцов поспешно отскочил и прижался к земляной стене крутого берега.

— Берегись! Сейчас ударят по переправе! — воскликнул он.

И в самом деле: не успела немецкая ракета потухнуть в темноте пожелтевших осенних зарослей, как над нашими головами загудели снаряды крупного калибра. Немцы вели огонь из-за высоты Сынджиорджиу, которой мы только что овладели. Один из их снарядов взорвался на дебаркадере. Оттуда донеслись душераздирающие крики раненых. Все, кто был в состоянии держаться на ногах, забыли об опасности и бросились туда вместе с санитарами. Мы стали перетаскивать раненых под прикрытие крутого берега. Пограничник снова был ранен в грудь осколком снаряда. Мы подняли его, перенесли к костру и стали ожидать возвращения лодок, чтобы при первой же возможности переправить его на другой берег. Санитары перебинтовали ему грудь и отправились за новыми ранеными. Немцы продолжали обстреливать дебаркадер и переправу.