Тревожные ночи - [17]

— Это был он, — закончил убежденно взводный, — никто другой не смог бы подойти к колодцу.

— И хорошо сделал! — вырвалось у меня.

Взводный продолжал сидеть неподвижно, глядя на меня испытующе. Ему, видно, хотелось знать, что я обо всем этом думаю; мне казалось, что в могильной тишине фронтовой ночи я слышу движение его мыслей. В эту минуту мне стало ясно, что и взводный ненавидит немцев.

— Вы должны подумать, — произнес он шепотом, глядя мне прямо в глаза. — Завтра утром прибудет в батальон военный прокурор производить следствие…

Я сразу понял, что он от меня хочет: я должен был обдумать, как спасти Нану. Кровь горячей волной прихлынула к сердцу. Взводный в этот момент стал для меня самым близким человеком на свете. Мне хотелось броситься к нему, обнять. Горячие, неудержимые слезы полились из глаз. Я долго вытирал их рукавом кителя. Когда я поднял голову, тень взводного почти растворилась в темноте. Непроизвольно я сделал несколько шагов за ним. Услышав шум, взводный остановился и поманил меня рукой.

— Я ничего не знаю, — предупредил он, приложив палец к губам. Затем добавил тихо, как бы про себя: — Впрочем, так или иначе вся эта рухлядь будет сметена. Теперь уж недолго!

Слова его ошеломили меня. Я уже не думал больше ни об убитых немцах, ни о Нане, ни о нашей судьбе, я думал только о последних словах взводного. Меня вдруг охватила безудержная радость.

* * *

На поле я вернулся в полном смятении, но вскоре пришел в себя. Все яснее вырисовывался передо мной облик нашего командира. Я и раньше слышал, как хвалили его солдаты за то, что он держался ближе к ним, чем к офицерам. Но я не придавал этому значения. «Не просто так пришел он тс нам на фронт с такими идеями», — подумал я. Но, по совести говоря, я был рад, что именно он — наш командир.

Бойцы сидели тесным кружком. Я молча опустился рядом и тут только обнаружил, что у меня осталась пачка сигарет взводного. Я пустил ее по кругу. Каждый из бойцов взял по одной, и мы все закурили. Сигарета меня несколько успокоила. «Что же мне делать с Наной?» — эта мысль не покидала меня. Я ни с кем не мог поделиться своей тревогой. Мне нужно было решать самому. Перед моими глазами предстала вдруг страшная картина. Нана перед карательным отрядом… Босой, без кителя, в распахнутой на груди рубашке, с взлохмаченной головой. На глазах белая повязка, руки за спиной связаны ремешком. Его пытаются поставить на колени. Но он вырывается, освобождает руки, срывает с глаз повязку и стоит перед карательным отрядом с гордо вскинутой головой и открытой грудью… Позади отряда — стена из серых немецких мундиров, сотни, тысячи темных стальных квадратных касок, из-под козырьков которых поблескивают сотни, тысячи жестоких, мстительных глаз.

— Жерка! — крикнул я, забывая о всякой осторожности, дрожа как в лихорадке. — Беги! Пошли ко мне Нану, замени его у пулемета.

Жерка кинулся к ложбинке, и его мгновенно поглотила тьма. Я вышел на край поля, мне нужно было поговорить с Наной с глазу на глаз. «Есть только одно спасение для него — бегство, — думал я. — Схорониться пока что в кукурузе или перебраться этой же ночью через наши позиции, бежать в горы. Иного спасения нет». Но я знал, как упрям Нана. Захочет ли он прятаться? Не взбредет ли ему в голову пойти напролом, встретиться лицом к лицу с гитлеровцами и с этими из военного трибунала? Снова предстала передо мною мучительная и страшная картина: карательный отряд, и Нана перед ним с гордо вскинутой головой…

От ложбинки отделилась тень — какой-то человек быстро вскарабкался по склону и побежал через поле. Я сделал несколько шагов ему навстречу и тихо позвал:

— Нана! Нана! Сюда!

Но это был не Нана. Это был насмерть перепуганный Жерка. Он все время оглядывался, как будто его кто-то преследовал.

— Нана сбежал, господин сержант! — крикнул он прерывисто. — К русским!

Сообщение Жерки поразило меня как громом. Когда мы оба пришли в себя, наши глаза невольно обратились в сторону советского фронта. Там, за этой непроницаемой тьмой, скрылся Нана. Да, он выбрал другой, более верный путь к спасению, путь, о котором я не осмелился даже подумать.

Я приказал Жерке притащить пулемет на край поля, где находилась наша боевая позиция, и расположил бойцов в укрытиях вокруг него. Всю ночь мы пристально всматривались в темноту и настороженно прислушивались. Бегство Наны явилось для всех неожиданностью, никто не знал, что он «убрал» от колодца немцев. Один только Жерка время от времени ворчал, выражая вслух свое осуждение. Остальные молчали. Это было самым красноречивым свидетельством того, что в глубине души они радуются за Нану.

А Чиоча, который не очень-то соображал, что он говорит, прямо выразил свое восхищение, воскликнув:

— Молодец Нана!

— Говорят, — осмелился высказаться и Александру Кэлин, — что тем, кто добровольно переходит через фронт, ничего не угрожает.

— И другим ничего не угрожает, — вскочил вдруг Пынзару. — Мне это сказал один… он вернулся оттуда.

— Ему это сказал один! — злобно расхохотавшись, передразнил его Жерка. — Как будто неизвестно, кто такие большевики! Они с тебя шкуру сдерут живьем!