Тревожные галсы - [39]

Слова старпома — «флот это не только вы» остудили пыл Склярова. Он словно бы растерялся, опустил голову, но тут же поднял ее. Бледнея от волнения и глядя в лицо старпома, он сказал:

— Да, конечно, флот это не только я. — Скляров провел рукой по выбритому подбородку и, размышляя, подошел ближе к старпому и вдруг спросил: — Вы коммунист?

На лице Комарова отразилось недоумение, но Скляров сделал вид, что не заметил этого. Будто невзначай обронил:

— Конечно же, коммунист...

— Не год, и не два, а уже десять лет, — подсказал старпом. — А что, собственно, вас волнует, Павел Сергеевич?

— А то, что Кесареву вы делаете медвежью услугу. Жалеете его. Очень мило с вашей стороны. Я требую, а вы... — он не договорил, взглянул на Комарова. — Вы расхолаживаете Кесарева... Вы-то хорошо знаете его?

Комаров сказал, что раньше служил с ним в дивизионе тральщиков. Кесарев — смелый, волевой человек. Однажды на рассвете корабль подсек тралом немецкую мину. Пять суток лежала она на берегу, никто не решался прикоснуться к ней. А надо было узнать ее конструкцию, чтобы с другими такими же минами успешно бороться.

— И тогда разоружить мину вызвался Кесарев, — вставил Скляров, и в его голосе прозвучала ирония.

— Представьте, вы угадали, Павел Сергеевич. Но вряд ли угадаете, чем все это кончилось для мичмана Кесарева.

— Чем же?

— Осколок в себе носит... — Комаров сделал паузу. — В минном деле он ювелир.

— Осколок в себе, да? — переспросил Скляров. — Может быть. Но я не хочу, чтобы он еще кровь пролил. А то ведь другой осколок может и жизни лишить.

Помолчали. Потом старпом вдруг сказал:

— Я вас прошу не трогать Кесарева. Он сейчас сам не свой...

— Почему?

— Жена от него уехала. Перед выходом в море. Бросила его и уехала. Я не знаю все в деталях, но он очень переживает. Я не смог сказать вам об этом раньше. Не успел. Он только с берега вернулся. Я отпускал его на час...

Скляров задумался. Чем провинился Кесарев, почему Наташа уехала? Знал он о том, что жили они дружно, правда, краем уха слышал от Петра Грачева, что дочь капитана «Горбуши» Вера раньше была его невестой, а потом они поссорились, и Кесарев женился на другой. Может быть, ревность Наташи? Вряд ли. Наташа — учительница, женщина, судя по отзывам директора школы, с которым Скляров был хорошо знаком, серьезная и душевная. Когда минувшим летом у одного из учеников тяжело заболела мать и ее положили в больницу, а муж-рыбак в это время находился в океане на промысле, мальчика она взяла к себе, и жил он у Кесаревых долго, пока не выздоровела мать. Да, Кесарев... Ох, как должно быть муторно сейчас у него на душе. Скляров это понимал, но мысль о том, что корабль не выставил мины, все еще держала его в напряжении.

— Ладно, Роберт Баянович, идите, а я еще поговорю с Кесаревым, — сказал Скляров.

У двери старпом задержался, спросил, как быть со справкой.

— Я сам... — Капитан второго ранга встал, закрыл броняшку иллюминатора.

Долго сидел задумавшись, потом вызвал к себе Кесарева.

— Садитесь, — мягко сказал он. — Сергей Петрович, в море я погорячился. Лишнего наговорил вам. Но и вы тоже... Скажите, в чем все-таки дело?

Кесарев молчал. Его рука, лежавшая на спинке стула чуть дрогнула, он так сжал пальцы, что они побелели.

— Понадеялся я на матроса. А как и что — не проверил. Вот и все.

— Ах вот как... — Скляров помолчал. — А Наташа что, уехала? — вдруг спросил он.

— Да, но... — Кесарев замялся. — Словом, мы поссорились. Я только из дому. Ее нет, она уехала. Кажется, совсем.

Воцарилось молчание. Наконец Скляров спросил, переходя на «ты».

— Обидел ее чем-то?

— Может, и обидел... — Кесареву не хотелось говорить о Наташе.

— Значит, не виноват? — в голосе Склярова прозвучала ирония, смешанная с горечью. — А ты знаешь, какие бывают заборы? — вдруг спросил он.

— А при чем тут заборы? — удивился Кесарев.

— Но все же?

— Ну, деревянные, металлические, у нас на родине возводят заборы из хвороста. А на юге делают из кизяка.

— А ты слышал о моральных заборах? — Лицо Склярова стало менять оттенок, оно зарумянилось. — Вот ты построил вокруг себя моральный забор и глядишь на все, что тебя окружает, через узкую щель, по принципу: моя хата с краю, ничего не знаю. У меня хорошо, а за забором хоть трава не расти. А кое-кто строит заборы из ковров, из мебели, из машин, из тряпок. Вот оно что, Кесарев. И у тебя есть забор. Но я не стану стучаться к тебе, ждать, когда ты калитку мне откроешь. Нет, не стану. Я — командир, и мне дано право отдавать приказ. Любой приказ... Да, Кесарев, ты возвел вокруг себя забор. Вот я и хочу разрушить его. И ты мне поможешь... Что, нет? Поможешь! Вот ты говоришь, матрос Черняк сам виноват, что свалился за борт. Формально — да. А по сути? Ты виноват в том, что он нарушил инструкцию. А я виноват в том, что у тебя распалась семья. Одна цепочка... Выпало звено — и нет цепочки. Ты понял?

Кесарев молчал.

Скляров встал, медленно прошелся по каюте, остановился у иллюминатора.

— Давно присматриваюсь к тебе, Сергей, и никак не пойму, что ты за человек. Смелости тебе как будто не занимать, профессия по душе, и к людям у тебя есть подход. А вот серьезности не хватает. Точнее — ответственности. То одно у минеров, то другое... А теперь еще повздорил с женой. Да, это тяжко, и, поверь, я отлично все понимаю. Но плохо, когда от твоего горя дело страдает. Ну вот скажи, что мне теперь докладывать командующему?