Тревога - [45]

Насчет главного обвинения против Мутала — по делу о катастрофе — Муминов счел возможным написать в обком сдержанно. Шарофат выздоравливала, и, кроме того, Валиджан, ее муж, давал теперь совсем другие показания. Муминова это особенно радовало, хотя причины он пока не знал.

Муминов посмотрел на часы. Уже без четверти десять. Мутал запаздывает!

Сегодня они вдвоем должны были ехать в обком.

Его раздумья прервал мягкий знакомый голос:

— Здравствуйте, Эрмат Муминович!

Он живо обернулся: на пороге стояла Муборак. Обеими руками она держала маленький чемоданчик. Волосы — под сиреневой косынкой в цветочках, на ногах черные, на высоких каблуках туфельки. Она была похожа на молоденькую учительницу. Смущение, которое светилось в прищуренных глазах, усиливало это сходство.

— Вот какая красавица! — Муминов засмеялся. Увидев, как зарделась Муборак, добавил: — Ну, нечего смущаться. Я правду говорю… А где Мутал?

— Дома остался.

— Как так?

— А вот так! — сказала Муборак и, краснея, неуверенно пошутила: — Вы, значит, не хотите, чтобы вместо него с вами поехала такая красавица?

Муминов развел руками.

— Это было бы великим счастьем для вашего покорного слуги. Только разве я вам под стать?

Улыбаясь и поглаживая седые редкие волосы, он сел в свое кресло.

— А что с рапсом? Не заболел случайно?

— Нет, не заболел. Это я… Вернее, наше бюро не разрешило ему ехать.

— Как это вы не разрешили? Садитесь, нечего стоять, как школьница!

Муборак поставила чемоданчик и опустилась в глубокое кресло напротив. Смущение в ее темных глазах исчезло, краска сошла с лица.

— Мы решили, Эрмат Муминович, — проговорила она спокойно, — что сначала в обком должна поехать я.

Муминову ее спокойствие понравилось. Но все же он сказал:

— Вызывали-то в обком Мутала…

— Он поедет, если нужно, после того, как я поговорю с первым секретарем. Но сначала я должна с ним поговорить. Так мы решили на бюро. В конце концов у меня есть что сказать секретарю обкома!

— Что-нибудь новое?

— Да, и новое!

Муборак опустила глаза. Вспомнилось осунувшееся лицо Нурхон — жены Султана, ее глухой голос: «Не могу я так, милая Муборакхон! Сил моих нет!..»

…Она неожиданно пришла вчера утром. Муборак разжигала самовар, когда в калитку постучали. Рузимат накануне лег спать поздно и еще не просыпался. Муборак, чтобы его не разбудить, ходила на цыпочках. Отворив калитку, она изумилась: Нурхон! За последние полторы недели Муборак лишь мельком видела ее.

Сейчас на Нурхон тяжело было смотреть: тонкое девичье лицо поблекло, в светлых глазах испуг. Впрочем, не только испуг, но и какой-то лихорадочный блеск.

— Заходи, пожалуйста! — пригласила Муборак. — Все благополучно дома? Как тетушка Огулай?

— Спасибо… Два слова у меня к вам.

— Так пойдем в дом! Я только на минутку…

Подбросив щепок в самовар, Муборак провела гостью в комнату, раскинула на супе достархан, достала закутанный в полотенце горячий чайник.

— Ну, рассказывай.

— Сейчас… — Нурхон в сильном смущении наматывала на палец кисточку своего платка. — Я пришла к вам, я хотела просить вас… — Она не договорила, голос ее вдруг дрогнул. — Не могу я так, нет сил больше!.. — И она закрыла лицо ладонями.

Муборак села ближе, обняла ее худые плечи.

— Что с тобой?

Нурхон быстро отняла руки от лица. На кончиках густых коротких ресниц блестели слезы.

— Я прошу вас: отправьте его куда-нибудь! Хоть в Чукур-Сай. Я о Султане, о муже моем… — Она говорила торопливо, захлебываясь. — Ведь хочет Усто-ака взять к себе Валиджана! Почему моего не берут? Пусть бы работал, как все. А то пропадет же он здесь, с этим своим дружком. Недобрые у них идут разговоры. Вот вчера…

— Что вчера?

— Начали болтать, зубоскалить: мол, вызывают Мутала-ака в обком. Радуются: теперь исключат его из партии!.. Мама говорит ему: «Не рой яму другому…» Не слушает.

Нурхон подняла покрасневшие, влажные глаза на Муборак, проговорила твердо, даже требовательно:

— Прошу вас, отправьте его в Чукур-Сай! Пусть поработает. И дурь в голове пройдет.

Муборак с трудом успокоила Нурхон. Пообещала в тот же день поговорить с Усто. Проводив ее, стала торопливо одеваться.

Она знала о телеграмме Рахимджанова, вызывающей Мутала в обком, от самого Мутала. Но сообщение Нурхон встревожило ее.

В последние дни она все больше думала и о Му-тале и о следствии. Не раз приходила мысль: что, если обсудить все вопросы, а заодно и поведение Палвана и Апы, на партийном собрании? Но можно ли, это делать, пока идет следствие? Да и найти время в пору работ в Чукур-Сае оказалось невозможным. Однако теперь, после разговора с Нурхон, Муборак поняла: нужно что-то делать, и немедленно!

Муборак торопливо шла тихим переулком, опустив голову, думая о своем.

Когда сворачивала на главную улицу, снова столкнулась с Нурхон и тетушкой Огулай. Нурхон, взобравшись ка лестницу, обрубала сухие ветки тутовника, а Огулай собирала их на разостланное полотнище.

За эти дни Муборак всего один раз — кажется, на второй день после аварии — навестила Огулай, и то поговорили наспех. Потом из-за дел в Чукур-Сае зайти не смогла. Впрочем, оправдание всегда найдется. А разве не ее долг ободрить эту женщину, столько уже натерпевшуюся? И разве сама она не знает цену дружеской поддержке в трудный час? В детстве, когда арестовали отца и многие отвернулись от их семьи, сколько утешения и радости доставлял каждый приходивший к ним в дом! Совсем маленькой она это понимала очень хорошо. А теперь, когда стала секретарем парторганизации, выходит, перестала понимать и ценить!