Тревога - [29]

Когда машина подошла совсем близко, Усто вышел на середину дороги, поднял руку. Машина со скрежетом и лязгом подкатила вплотную, вздрогнула и замерла на месте. Свет потух, из кабины высунулась голова в кепке, надвинутой до бровей:

— Эй, человек! От отца в наследство получил дорогу? Ну-ка прочь!

Усто сразу признал голос.

— Ты, Латиф? Путь добрый! Откуда?

И шагнул к машине. На щитке мерцала лампочка, и при ее тусклом свете Усто разглядел на заднем сиденье еще одного человека. Валиджан! Он полулежал, склонив голову набок, но, видимо, не спал — папироска в углу рта вздрагивала, губы что-то бормотали. Даже на расстоянии ощущался смрад водочного перегара и еще тонкий сладковатый запах — запах наркотика.

«Так вот в чем дело! Ну, негодяй!..»

— Вы бы в сторону отошли, Усто-ака, — протянул Латиф не очень настойчиво и как будто с опаской. — А то мы очень уж торопимся.

— Погоди-ка, брат. Я тоже с вами поеду.

— Да вам же говорят. — Латиф нагнулся над баранкой, взялся за рычаг. — Торопимся мы… И отойдите, а то еще придавим!

— Что?! — загремел Усто и живо просунул руку в кабину, схватил Латифа за плечо, притиснул к сиденью. Меня? А вот эти руки видел? Знаешь, сколько они фашистов передавили насмерть как цыплят?

Он открыл заднюю дверцу, согнувшись, влез в кабину, отодвинул Валиджана.

— Ла-адно, не будем ссориться, — поглаживая плечо, слегка хриплым голосом проговорил Латиф. — Куда поедем-то?

— К нашему двору. И не останавливаться нигде!

— А его? — Латиф кивнул в сторону Валиджана. — Может, домой отвезем?

— Тихо… — сквозь зубы проговорил Усто и поднес к самому носу Латифа почерневший крепкий кулак.

VIII

Равшан-Палван заехал в правление колхоза. Не успел он сойти со своего иноходца, как подбежал Тильхат и сообщил последние новости: только что были Джамалов и Рахимджанов, долго беседовали с Муминовым. Видно, поспорили, а может даже поругались, потому что Джамалов и Рахимджанов уехали хмурые.

Равшан поглядел со двора в окно, и едва увидел всех троих — Муминова, Мутала и Муборак, беседующих оживленно и вполне мирно, — решил не заходить, попятился назад.

У ворот стояла машина председателя. Равшан попросил шофера отвезти его домой: нездоровится, мол…

Они поехали. Чем ближе к дому, тем мрачнее становилось на душе у Палвана. Тяжелые, нерадостные мысли, точно камни в горном потоке, медленно ворочались в голове. «Вот как, значит, сговорились? Ладно же!..» — пробормотал он почти вслух.

— Что вы, раис-ака? — обернулся к нему Тахир.

— Раис-ака в конторе остался! — оборвал Палван. — У тебя что, в мозгах помутилось?

Тахир промолчал.

Дома оказалась одна только жена. Широкий двор и сад, в прежние дни всегда полные гостей, были сейчас пустынны и тихи, словно их водой залило. Хотя Палвану было не по себе и хотелось сорвать злобу на ком-нибудь, он сдержался — грубить жене, вообще женщине, существу слабому, он всегда считал низостью.

— Латиф не показывался? — спросил он ровно.

— Нет…

— А его машина?

— Тоже не было.

Жена смотрела на него, не отрываясь, с состраданием и любовью. Что бы там ни говорили в кишлаке, муж, спутник жизни, для нее все равно лучше всех!

— Вы на супе ляжете? — спросила она. — Отдохните…

Равшан еще постоял в задумчивости, не сразу поняв, что говорит жена. Потом лицо его чуть посветлело, как вода в арыке, когда оседает муть.

— Что там про обед слышно?

— Вы велели плов… Но если очень проголодались, можно быстро шашлык сготовить.

— Давай! И еще, если можно… Принеси одну… Эх, будь он проклят, неправедный мир!

И он подошел к супе над арыком, под вишнями. Это сооружение из резного дерева относилось к тем блаженным временам, когда самые важные гости восседали здесь, на текинских коврах и атласных одеялах, подбив под локоть пуховые подушечки. Сколько их тогда было, гостей! А сейчас если кто и заглянет, все какая-нибудь мелюзга. Видно, не бывать- уж больше на этом дворе шумным пиршествам, когда дразнящие запахи кушаний вместе с дымком самоваров таяли, поднимаясь к веткам вишен, и вино лилось потоком, и самые важные люди района по-домашнему перешучивались после обильной трапезы.

Сам Палван не был пристрастен к спиртному. Гораздо охотнее он угощал других — благо, им это нравилось. Но вот сегодня что-то сосет на сердце и тянет выпить.

Жена, неслышно ступая, принесла коньяк. Палван разом опорожнил стопку, потом снял тюбетейку, прилег. Мысли замелькали быстрее.

Суетный, непостоянный мир, скольких ты уже предал! А теперь вот очередь его, Равшана… Ему не давало покоя то, что сообщил Тильхат. И еще запомнилось, как сидел Мутал перед Муминовым — возбужденный, с посветлевшим лицом. Ведь только недавно, когда председателя вызвали к себе один за другим прокурор Джамалов, потом Рахимджанов из обкома, Мутал совсем приуныл, точно наркоман, потерявший мешочек с кокнаром. Тогда-то Палван сказал себе: «Дело сделано!» А теперь вдруг председателя словно подменили. Приободрился так, будто ничего не случилось и следствие окончилось в его пользу.

Палван знает, кто этому причиной. Эрмат Муминов, секретарь райкома! Палвану хорошо известно его отношение к Муталу. Потому-то он и разговаривал так осторожно с секретарем сегодня утром. Предчувствие не обмануло. Хотя давеча прокурор, повстречавшийся на поле, обнадежил: