Треугольный человек - [28]

Можно по-разному относиться к таким людям, как Михаил Голицын, но что подкупает в них непременно, так это безыскусственность, простота. Человек прост, когда он естествен и бескорыстен, когда говорит что думает, а что ни делает, то только по сердцу. Он в силу этого не способен копить в себе зависть, лелеять ненависть, взращивать подозрительность. В нем неизживны открытость, чистосердечие. И вместе с тем — леность, недомыслие («простота — хуже воровства»). Простаков идеализируют в литературе, поскольку существует извечный дефицит в человеческой доброте. А в жизни — охмуряют, травят, осмеивают, избегают. Это редкий вымирающий тип — для Красной книги человечества.

Что бы ни отличало друг от друга покорного судьбе человека, простака, чудака — историческая эпоха, социальное положение, мера интеллекта или способностей, — они похожи в одном: во врожденном отсутствии злости, в них просто не вырабатываются нейропептиды агрессии, они генетически стерильны в отношении гнева.

От биологического начала перейдем к социальному продолжению. Жизнь, как у Христа за пазухой, — вот главное общественное условие привития благодушной лени. Ну как тут не вспомнить деревню Обломовку: «А как жили… в Обломовке?.. Плохо верили обломовцы и душевным тревогам, не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то: боялись, как огня, увлечения страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от вулканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи, утопала в мягком теле… Ничего не нужно: жизнь как покойная река текла мимо них; им оставалось только сидеть на берегу этой реки и наблюдать неизбежные явления, которые по очереди, без зову, представали перед каждым из них… Навязывались им, правда, порой и… заботы, но обломовцы встречали их по большей части со стоической неподвижностью, и заботы, покружившись над головами их, мчались мимо, как птицы, которые прилетят к гладкой стене и, не найдя местечка приютиться, потрепещут напрасно крыльями около твердого камня и летят далее».

Поколениями деревня Обломовка лепила образ Обломова. «Лежание у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя; это было нормальным состоянием… ни усталость, ни скука не могли ни на минуту согнать с лица мягкость, которая была господствующим и основным выражением не лица только, а всей души…» Таков образ жизни, который вел Илья Ильич, который въелся в черты его характера, в черты лица. Гамлетовский вопрос «быть или не быть» встает перед каждым человеком. Являлся он и Обломову — и каждый раз Илья Ильич решает его: «не быть». И горе, и нищету он переносит одинаково пассивно. В горе ум его «тонул в хаосе безобразных, неясных мыслей; они неслись, как облака в небе, без цели и без связи — он не ловил ни одной». В нищете «он походит, походит по комнате, потом ляжет и смотрит в потолок…». И счастье для него — покой, но уже семейный. «Да не это ли — тайная цель всякого и всякой: найти в своем друге неизменную физиономию покоя, вечное и ровное течение чувства?» Сначала он пытается обрести духовного лидера в Ольге. Но сообразно логике характера и жизненному стереотипу Обломов находит лидера материального — и для души, и для тела — в славной, заботливой домохозяйке Агафье, которая стала ему и слугой, и матерью, и женой. Сам писатель, отвращаясь обломовщиной, любит Обломова: «Ни одной фальшивой ноты не издало его сердце, не пристало к нему грязи. Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан дряни, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдет навыворот — никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто…» Не единственная, но весьма распространенная доброта от безволия и лени.

Люди, воспитанные подобно Обломову, беспомощны в жизни. «Началось с неумения надевать чулки и кончилось неумением жить», — говорил Илье Ильичу его друг Штольц. Спасти их могут только агафьи, да и то не способны уберечь от апоплексического удара, уготованного режимом гиподинамии.

Обломов — барин, но и слуга его Захар отмечен той же созерцательной неподвижностью, разве что менее чистоплотной («„У меня руки чисты“, — заметил Захар, показывая какие-то две подошвы вместо рук»).

Барин живет, как у Христа, за пазухой у крестьян, слуга — за пазухой у барина.

В наше время редки социальные условия для формирования обаятельных белоручек обломовского типа. Редко встретишь молодого здорового человека, проводящего дни напролет дома в кровати. Но сколько угодно «грязноручек» захаровского типа, не знающих, куда себя деть от скуки. После занятий в школах, техникумах не они ли собираются для унылого времяпрепровождения в подъездах? «Просто беда: скука смертельная, неприкаянность — сделались почему-то непременнейшими спутниками жизни современных нам молодых людей и в особенности подростков. Они маются, бедолаги, места себе не находят. За что ни берутся — очень скоро бросают. Ничегошеньки им не хочется, от всего успели устать. О профессии всерьез не задумываются, предназначения не ищут, над характером не мучаются, свои способности, даже яркие, — побоку… С двух часов дня, то есть после школы или ПТУ, и до глубокого вечера бродят вразвалочку, сами не ведая, на что через минуту потянет…» (Из газеты.) «Чувствую себя серой, неинтересной. С подругами говорить не о чем. Все о „фирме“ да о том, кто с кем ходит. Или молчим. Одно и то же каждый день: соберемся вместе, сидим во дворе и скучаем». (Из письма в газету.)