Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок - [19]

После этого все уселись; заговорили о том, какая сухая стоит осень, обсудили возможность новой войны между Австрией и Наполеоном, утвердились во мнении, что императорские войска никогда не вторгнутся в Испанию; адвокат пожаловался на смутные и тяжкие времена и позавидовал безмятежным временем отцов, подобно тому как отцы завидовали временам дедов. Попугай прокричал пять часов, и по знаку епископа младший из пажей сбегал к епископской коляске (она остановилась в том же овражке, где спрятался альгвасил) и возвратился с превосходным постным пирогом, который всего час назад был вынут из печи. На середину площадки был вынесен небольшой столик, пирог разрезан на равные доли. Каждый получил соответствующий кусок, причем дядюшка Лукас и сенья Фраскита долго отказывались принять участие в трапезе… И в течение получаса под лозами, сквозь которые пробивались последние лучи заходящего солнца, царило поистине демократическое равенство…

Глава XIII Все черти одной шерсти

Полтора часа спустя знатные сотрапезники уже возвращались в город.

Сеньор епископ со своей свитой прибыл туда значительно раньше других, так как ехал в коляске и находился уже во дворце, где мы его и оставим, погруженного в вечернюю молитву.

Знаменитый адвокат (удивительно тощий) и два каноника (один другого упитаннее и величественнее) проводили коррехидора до самых дверей аюнтамьенто, где, по словам его превосходительства, ему предстояло еще потрудиться, а затем направились по домам, руководствуясь звездами, подобно мореплавателям, или двигаясь на ощупь, подобно слепым, ибо уже наступила ночь, луна еще не взошла, а городское освещение (так же, как и просвещение нашего века) все еще оставалось «в руце божией».

Зато нередко можно было встретить на улицах один-другой фонарь или фонарик, которым почтительный слуга освещал дорогу своему господину, шествовавшему на обычную вечеринку или с визитом к родственникам…

Почти у каждой из оконных решеток нижнего этажа виднелась (или, вернее, угадывалась) молчаливая черная фигура. То были влюбленные кавалеры, которые, заслышав шаги, на минуту прекращали свои заигрывания…

— Мы просто гуляки! — рассуждали адвокат и оба каноника. — Что подумают наши домашние, когда мы вернемся так поздно?

— А что скажут те, кто увидит нас на улице в семь с лишним вечера, крадущимися, яко тати в нощи?

— Нет, надо это прекратить…

— Да! Да!.. Но эта проклятая мельница!

— Моей жене эта мельница вот где сидит… — сказал академик, в голосе которого слышалась оторопь в предвидении супружеской перепалки.

— А моя племянница! — воскликнул один из каноников, исполнявший, по всей вероятности, обязанности духовника. — Моя племянница считает, что священнослужители не должны ходить к кумушкам…

— И тем не менее, — вмешался его спутник, проповедник кафедрального собора, — все так невинно на мельнице…

— Еще бы, раз туда жалует сам епископ!

— К тому же, сеньоры, в наши годы!.. — ответил духовник. — Ведь мне вчера стукнуло семьдесят пять.

— Все ясно! — сказал проповедник. — Поговорим о другом. Как хороша была сегодня донья Фраскита!

— Да… что до этого… хороша, ничего не скажешь, хороша, — подчеркивая свое равнодушие и незаинтересованность, заметил адвокат.

— Очень хороша… — подтвердил духовник, кутаясь в плащ.

— А кто сомневается, — подхватил проповедник, — тот пусть спросит у коррехидора…

— Бедняга влюблен в нее!

— Я думаю! — воскликнул почтеннейший духовник.

— Наверняка! — присовокупил академик — правда, почетный, а не действительный. — Итак, сеньоры, я сворачиваю сюда, так мне ближе. Приятных сновидений.

— Покойной ночи! — ответили ему каноники.

Некоторое время они шли в полном молчании.

— Этому тоже нравится мельничиха, — пробормотал наконец проповедник, подтолкнув локтем духовника.

— Как пить дать! — отвечал тот, останавливаясь у дверей своего дома. — Экая скотина! Ну, друг мой, до завтра. Желаю, чтобы виноград пошел вам впрок.

— Бог даст, до завтра… приятного сна!

— Мирен сон и безмятежен даруй ми! — возгласил духовник уже у крыльца, примечательной особенностью которого было изображение девы Марии с зажженной перед ней лампадой.

И он стукнул молотком в дверь.

Оставшись один на улице, другой каноник (он был, как говорится, поперек себя шире и, казалось, не шел, а катился) медленно продолжал двигаться по направлению к своему дому, но, не доходя, остановился у стены за некой нуждой, что в наши дни послужило бы поводом ко вмешательству полиции, и пробормотал, несомненно подумав о своем собрате по алтарю: «Тебе ведь тоже нравится сенья Фраскита!.. Да и правда, — прибавил он немного погодя, — хороша, ничего не скажешь, хороша!»

Глава XIV Советы Гардуньи

Между тем коррехидор, сопровождаемый Гардуньей, поднялся в аюнтамьенто, и в зале заседаний он имел с ним разговор более интимного порядка, чем это подобало человеку его положения и ранга.

— Поверьте нюху ищейки, которая знает свое дело! — уверял гнусный альгвасил. — Сенья Фраскита безумно влюблена в вашу милость. Теперь, когда вы все рассказали, мне это стало яснее, чем этот свет… — прибавил он, указывая на плошку, едва освещавшую уголок зала.

— А я вот совсем не так уверен, как ты, Гардунья! — возразил дон Эухенио, томно вздыхая.