Однажды ремонтниц прислали чинить горную дорогу на высоком перевале. Все вокруг завесил туман. Ничего не видно, кроме разбитого шоссе под ногами да поросшего буками крутого обрыва с одной стороны и стены из гранита — с другой. Когда туман разнесло, глазам открылась гора. Эта гора выделялась среди других гор сияющей белизной снега, величавым простором и памятником в виде туры. Это была Шипка. Клавдия глядела на Шипку, и слезы кипели у нее в сердце. Ведь она хранила Записки! Она уберегла их от обысков, от надсмотрщиц и шпионок в рабочем женском батальоне. От сырости, холода. И как поразительно — Записки были о Шипке!
Ремонтниц не держали на одном месте. По мере надобности посылали туда и сюда.
В одну весну напротив участка, где работала Клавдия, на склоне некрутого кургана старый чабан в огромной шапке из бараньей шкуры, с белой сумой через плечо пас овец. Овцы рассыпались серыми курчавыми катышками по зеленому склону, а чабан играл на волынке.
Ремонт был закончен. Ночью, когда фашисты переправляли по шоссе орудия, произошел взрыв. Десять грузовиков взлетело на воздух.
После, когда Клавдия бежала из лагеря и две недели в поисках партизан скиталась в горах, погибала от лихорадки и голода, ее, ослабевшую, отчаявшуюся, нашел тот чабан с волынкой. Выходил, вылечил и переправил в партизанский отряд, где был начальником его сын, Василь Хадживасилев.
Вот что Клавдия рассказала о том, как попала в Болгарию. Верно, надо бы писать о ее скитаниях и борьбе отдельную книжку.
Но что всего удивительнее: каких только бед и опасностей ни случалось испытывать Клавдии — на войне, в плену, в партизанском отряде, — берегла и сберегла увезенные из дома Записки. Память о России, о доме, о тихой Оке, о соснах с горящими на солнце, как раскаленная медь, стволами, о дружбе с пионервожатой Варей, о барже, увозящей в октябре на рассвете пионеров из Привольного…
— Ни разу, ни разу не выпускала из рук Записок. Только однажды хотела отослать… К вам отсылала… Арсений Сергеевич.
Он резко остановился:
— Изволите шутить?
— Какие шутки, Арсений Сергеевич! На пороге у вашего дома были Записки. Почти что в ваших руках…
Седые брови деда сдвинулись. Ох, Варя знала, что это значит, что сейчас будет!
— Изволите шутить?
— Арсений Сергеевич! Вспомните, приходил к вам человек в сорок девятом… По описанию вижу: вы были…
Что с дедом? Его будто качнуло. Что-то беспомощностариковское внезапно отразилось в лице. У Вари защемило сердце: она привыкла к уверенному деду, крутому дедову характеру, она ужасно испугалась незнакомого стариковского выражения его лица.
— Год несчастий.
— Да, — ответила Клавдия. — Так Василь и понял. Муж мой… Василь…
— Это был он?
…Летом 1949 года в Советский Союз на Сельскохозяйственную выставку приехала делегация из Болгарии. В составе делегации был Василь Хадживасилев из Долины Роз. В те времена в Советском Союзе туризм не процветал, иностранцы приезжали к нам в те годы нечасто, простые советские люди и вовсе мало встречались с иностранцами.
В это время Василь Хадживасилев появился в Москве. У него была целая куча важных и интересных дел и вопросов. Надо обегать великолепную Сельскохозяйственную выставку, богатейшие ее павильоны. Поделиться на встрече со специалистами опытом разведения роз. Съездить в подмосковные показательные совхозы, посмотреть, как прекрасно идет хозяйство, когда есть условия и приложены умение и знания. А как не сходить в Большой театр на лучший, талантливейший в мире балет! А Художественный, где на зеленоватом занавесе одиноко летит белая чайка! А Третьяковка? А московские улицы, а Красная площадь с кремлевскими причудливыми стенами и темными елочками! А памятник Пушкину, у которого в любую погоду положен кем-то букетик цветов! А Мавзолей Ленина! Словом, только под конец своей стремительной, почти сказочной, бессонной от впечатлений командировки в Москву Василь Хадживасилев собрался к полковнику Арсению Сергеевичу Лыкову у Покровских ворот по адресу, написанному дрожащей от волнения рукой жены Клавдии.
«Увидишь Варю, — наказывала Клавдия, — передай: помню, люблю! А что не пишу… так разве расскажешь в письме? Да и где они, неизвестно. Может, тоже стоит дом пустой…»
После войны Клавдия посылала домой, в Привольное, письмо. Что отец и братья погибли, она знала еще на фронте, до плена. «Родная моя, ненаглядная мама! Как ты живешь, моя одинокая?» — писала Клавдия матери. Долго писала, несколько дней. Наклеила на конверте марок, перечитала адрес: «Советский Союз, Рязанская область, село Привольное, колхознице Климановой».
Далеко село Привольное — на Оке, далеко!
Отослала письмо на родину и стала ждать ответа. Месяц, два, три ждала, а там и ждать бросила.
Ответ пришел почти через год. Вернее, не ответ, а вернулся по обратному адресу Клавдии конверт, весь в штемпелях и печатях, с припиской по краю: «Климановых от войны в живых никого не осталось, дом стоит пустой». Подписано: «Начальник районной почты».
Должно быть, начальник, нелюбопытный или боясь проявить любопытство, не распечатал конверт, присланный из болгарского города Казанлыка неизвестной гражданкой Хадживасилевой Клавдией, вернул письмо непрочитанным.
