Третья рота - [69]

Шли годы.

У меня уже было два сына, Олег и Коля. Почему-то я сильно любил Колю, похожего на меня, с глубоким, полным какого-то сладостного блеска взглядом тёмных глаз, в которых тонул мой взгляд, и чем дольше я смотрел в глубину его глаз, тем больше любил его. Олега я тоже любил. Но не так сильно.

Вера была уже студенткой агробиологического факультета ИНО.

Я делал всё, чтобы она получила образование, а она, как все мелкобуржуазные натуры (оказалось, что она не крестьянка, как говорила мне, партии, и её за это исключили из партийных рядов), была лишена чувства благодарности.

Как-то она высокомерно сказала мне:

— Ты лентяй и некультурный.

Я спросил её:

— А что такое шваповская оболочка?

Она, биологичка, не смогла мне ответить. Между прочим, мы ещё в агрошколе изучали физиологию, гистологию, эмбриологию и т. д.

И вот началась, как последствие разрухи, которую нам оставили войны и революция, безработица.

Мы идём с Верой по площади Тевелева[57], и на витрине она увидела красивую кофточку.

— Купи мне эту кофточку!

Я:

— А вон видишь, дядьки хлеба просят?

Она:

— А… ты меня не любишь!

Ясно.

Я одевал её хорошо, и особой нужды в новых кофточках у неё не было.

Одним словом, бывшая сверддовка и политрук эскадрона стала обыкновенной мещанкой.

Даже её сестра, которая жила в Москве и училась на инженера, писала ей, что «у тебя миросозерцание сузилось до размеров булавочной головки».

И я решил оставить Веру, когда она кончит ИНО.

А сыны, сыны?!

Как же я забыл о сынах, особенно о Коле?..

Не знаю, какой-то горячий туман бросил во тьму мою душу, ведь не только за это я решил оставить Веру. И не за то, что она скрыла своё социальное происхождение.

Последним поводом к разводу было следующее.

Как-то я Вере сказал (мы уже несколько лет жили в новом доме писателей «Слово»[58]):

— Вера! Когда ты кончишь ИНО и будешь работать, ты будешь мне помогать хоть ежемесячным взносом квартплаты?

— Нет. Я своё жалованье буду посылать матери.

Мне было трудно материально. Я бился как рыба об лёд, чтобы помочь Вере учиться. Сам же я не учился, и возможно, из-за неё, потому что вдвоём нам было трудно учиться (был уже тогда Олег) по материальным соображениям. И не это ли было основной причиной, что я бросил учиться. Ведь я всё же немного завидовал Вере, у неё будет высшее образование, а у меня — нет. Хотя товарищ Икс говорил, что знания у меня «профессорские», но они неорганизованны… А организацию знаний, систематизацию их даёт только высшее образование, и это я признаю теперь, ведь у меня есть провалы и в математике (я не учил ни тригонометрии, ни логики, ни алгебры), не говоря уже о высшей математике и астрономии. В естественных науках я подкован неплохо. Но это же не всё. И мне часто снились сны, что я студент то партуниверситета, то просто университета, и это вечно терзало и теперь терзает меня, как бы я ни хвастался перед этим (в романе), что у меня блестящее литературное самообразование.

Так что литературной молодёжи я всем сердцем рекомендую учиться, учиться и учиться. Я на всё смотрел как поэт: на книги, на людей, которых учился читать как книги, на жизнь со всеми её сложностями, на искусство и науку… Всё это было для меня средством, а цель — поэзия и чтоб эта поэзия служила нашему народу, который одевает нас, кормит нас, воспитывает, как добрый отец. Как же не любить его, не молиться на него, как когда-то я молился богу!

Я вечный ученик народа и горжусь этим.

Хотя это не значит, что я «вечный студент».

Как коммунист, борясь за линию партии в жизни (я знаю, что линия партии — линия трудового народа и если бы партия в своей борьбе за коммунизм не придерживалась на основе марксизма-ленинизма линии народа, она не была бы коммунистической партией), я знаю, что мы не только ученики, но и учителя народа.

Но я никак не могу представить себя учителем, ведь я сын народа. А разве сын может учить отца? У отца (а это многомиллионный отец) больше голов и опыта!

Я не могу и не хочу идти впереди народа, я хочу идти за ним, слиться с ним и смотрю на него не сверху вниз, как кое-кто, и не снизу вверх, как кое-кто, а просто в глаза, как смотрел отцу своему, которого любил так, как теперь люблю народ. Но это уже философия.

Вернусь к себе, молодому, смуглому, с душой нараспашку и нежному до слёз в своей любви к людям, к природе моей золотой Донетчины и вообще Украине.

Правда, эта нежность не мешала мне иногда становиться тем сельским хлопцем, который дрался с лисичанами из-за девчат, и ещё потому, что лисичане дразнили нас: «Хохол-Мазепа!» (Ну, это было от «разделяй и властвуй…».)

Расскажу ещё об одном литературно-мордобойном случае.

Произошло это в комнате редакции «Червоный шлях», что размещалась в здании ВУЦВИКа.

Я зашёл в редакцию за гонораром, но гонорар не выдавали, а перед этим я отравился бананами и чувствовал себя так, как при холере. Это — психологическая подготовка.

Ну и ещё я купил меховую доху, которая тоже — элемент психологической подготовки.

В редакции были Иван Днепровский[59], Панч, Тычина, Наталья Забила и её второй муж поэт Шмыгельский.

Тогда вышел новый сборник стихотворений Полищука «Громохкий слід», Забила и Шмыгельский были в восторге от «Громохкого сліда» и говорили, что книга гениальная.