Третья пуля - [167]

— Звание, боец?

— Я…что, что ты…

— Звание и часть, чтоб ты сдох.

— Майор, сорок второй батальон коммандо, королевская морская пехота.

— Майор, зови сюда вертолёт немедленно. Пыхни спасательным дымом и забирай людей. Один точно кончился, может и другой тоже, а может и нет. Быстро вези их в Хартфорд, там реанимация, где их спасут. Это тебе последний приказ как офицеру.

— Я тебя подстрелил, — сказал майор.

— В ё. ное бедро. Мне туда столько раз попадали, что я и считать бросил — пули отскакивают. Теперь забирай людей, побереги их жизни.

— Почему? — спросил майор. — Не понимаю.

— Мне нужна только одна голова на стену. Не ваша.

Я слышал весь бой. Короткий, жестокий и, какими обычно бывают эти вещи, мерзкий. Пальба, крики, паника по радио, вопли, что-то похожее на звуки борьбы и затем тишина, вслед за которой последовало рассоединение. Воздушные волны обнаружены и уничтожены, связь потеряна.

Я склонил голову.

У него получилось, как я понял. Он их каким-то образом опрокинул.

Как я ненавидел Суэггера — так и любил. Боже, насколько же он был великолепен! Неужто опять смог выстоять, против всех опасностей? Такие не умирают, — словно Ахиллес, обмакнутый в бессмертие, — но у меня не было лучника, знающего его пятку…

Порция водки меня успокоила, так что я смог оценить ситуацию здраво. Он мог пока ничего не узнать. Его остановит файерволл вокруг моей новой личности. Так что пусть поищет, и удачи ему в поисках — поскольку Нильс Гарднер, давно мёртвый, создал идеальную личность, которая выстоит против любых попыток разгадки.

Я снова откинулся назад, наблюдая за солнцем, медленно ползущим к закату. Летние дни, когда бывало светло до позднего вечера, вызывали у меня странное впечатление продлившейся жизни, и эти лишние часы я расценивал как подарок: они словно укрепляли меня во мнении, что жизнь моя продлится очень и очень долго, и в конце пути я, будучи как гением, так и долгожителем, всё же одержу победу.

Зазвонил телефон.

Что? Дотянувшись до него, я заметил, что вызов не сотовый, а со спутника. Ричард! Может, ему есть что сообщить?

Я нажал кнопку ответа.

— Ричард?

— Его тут нет. Он прячется в подвале.

— Суэггер!

Я узнал его по лаконичным фразам, сухости и урчанью южного акцента, иронии и бесстрастности, а также отсутствию злорадства.

— Да, сэр. Наконец встретились. Кстати, твоих коммандос тут тоже нет. Выжившие в реанимации.

— Ты чертовски изобретательный тип. Горе тому, кто захочет обдурить Боба Ли Суэггера.

— Я не гений, мистер Мичем. Просто смотрю внимательно.

— Как? Я должен знать, как. Расскажи, где я прокололся, чёрт тебя дери.

— Подделка в документах «Эберкромби». Вначале я совсем было купился, но потом понял. Если уж «Эберкромби» послали твоему братцу винтовку в новом калибре, а взамен хотели историю — Лон написал бы историю. Он выполнил бы условие сделки. Часть «noblesse oblige»[294] — или как вы, забавные ослы, это называете. Но он ни слова не написал о переснаряжении калибра.264, а я прочитал всё, что он когда-либо написал.

Лон! Порядочность Лона настигла меня из гроба. Я едва не рассмеялся — это качество я и любил в Лоне, но оно же и предало меня. Слов у меня не находилось, однако, я наконец сообразил, что остался ещё один вопрос — и я должен получить на него ответ. Единственное, что теперь имело значение.

— Почему? Почему это для тебя так важно, Суэггер? Скажи мне. Ты так любишь ДФК, этот миф? Ты хотел бы быть верным рыцарем Камелота? Или тебе Джеки нравилась? Малыши на похоронах разбили твоё сердце? Почему, Суэггер, чего ради?

— Двадцать второго ноября 1963 года был убит молодой человек, служивший своей стране. Он был хорошим человеком, его все любили. Все, кто его знали, считались с ним и доверяли его мнению. В глазах общества он был героем. Однако, его убили на улице, не дав никаких шансов. Пуля вынесла ему мозги. После его смерти осталась дыра в обществе: плачущие дети, все прочие, кто его знал. Наверное, ты о нём слышал.

— Его зовут Джон Ф. Кеннеди.

— Нет. Он не был президентом Соединённых Штатов Джоном Ф. Кеннеди, за которого я и дерьма не дам. Тот, о ком я говорю, был простым полицейским из Далласа, его звали Дж. Д. Типпит. Как и мой отец, он выполнял свой долг до того самого момента, пока его не убили. Так же, как и я. Я вовсе не национальный мститель и не Капитан Америка, и на Камелот мне насрать. Я — сын убитого полицейского, и я сделал всё для того, чтобы найти настоящего убийцу офицера Типпита. Я — малыш, чьего папу-полицейского застрелили.

— Суэггер, ублюдок… Я знаю: ты думаешь, что победил. Но это не так. Ты понятия не имеешь, где я, кто я, в каких я делах. Хочешь мертвеца обвинить? Хью Мичем рассеян прахом и пылью на полях Хартфорда. Он однозначный герой, и попытайся ты обвинить его — это навлечёт на тебя неисчислимые беды. Я же тем временем буду жить своей жизнью, а ты и знать не будешь, в миле ли я от тебя или же я скрываюсь на Северном полюсе под легендой Санта-Клауса.

— Не спеши, мистер Мичем. Может, не так уж ты и ловок, как думаешь. Твой приятель Нильс Гарднер, как и ты, увлекался русским писателем Набоковым. Нильс любил многоязычные каламбуры, игры слов, загадки и всё в таком духе. И водилась за ним такая вещь: как и его герой, он испытывал состояние, называемое синестезией. Из-за какого-то нарушения в мозгу он видел некоторые цифры цветными. Девятку, например, он видел красной, поэтому держал на рабочем столе пистолет Маузера, называвшийся «Красной девяткой». Когда же ему пришлось сготовить последнюю, лучшую и глубочайшую фальшивую жизнь для своего друга-приятеля Хью Мичема, также бывшего любителем Набокова, он отплатил великому игроку посвящением, увязывавшим самого Набокова, его и тебя, сделав синестезию ключом. Ты родился посредством синестезии, ты её ребёнок, сын «Красной девятки», мистер Мичем.