Третья половина жизни - [20]

– Интересно.

– Я думаю, что у тебя было гораздо меньше женщин, чем тебе этого хотелось бы. И чем ты стараешься это показать.

– Так. Подумал. Можно спросить, как ты пришла к этому выводу?

– Это же так просто! Посмотри на себя – победитель! Какие уж разговоры о делах, в такую-то ночь!.. Пойду, а то поссоримся. Спокойной ночи. Желаю тебе приятно встретить тот дивный момент, когда высунется первый луч солнца.

– Подожди. Я не хотел тебя обидеть.

– Ещё бы хотел, только этого и не хватало!

– Не уходи. Ты права. Знаешь, у меня в самом деле плохо всегда получалось. С женщинами. Ты первая, когда мне не хочется тут же сбежать и вымарать телефон так, чтобы не разобрать. Я часто мечтал, чтобы так – свободно, гордо… Так, как пришла ко мне ты. Ты права, донжуан из меня никудышний. С каких пор это стало пороком?

– Это достоинство. И довольно редкое по нашим-то временам!.. Откровенность за откровенность. Хочешь знать, каким бы я хотела тебя увидеть? Только это не очень приятно, заранее предупреждаю.

– Чего уж там. Чуть больше, чуть меньше. Выкладывай.

– Жалким, побеждённым. Несчастным.

– Да, в такую ночь жалко тратить время на сон! Представляю, что бы ты сказала, если бы увидела меня таким.

– Я сказала бы: «Здравствуй, Игорь…» Удачного маршрута. Я буду ждать тебя… Игорь Хазанов!..

VIII

Егоров рассчитывал провести на Макусе всего день, переночевать там и утром вернуться в посёлок на Имангде. Но ночью погода испортилась, задуло так, что гудело в печной трубе. Ездовые собаки повизгивали в сенях. За ночь избу завалило снегом до окон, дверь удалось открыть с трудом. Снаружи ничего не было видно в трёх шагах, снег уже не падал с неба, а носился над тундрой широкими кругами.

– Это не надолго, – объяснил Эрик Саулис. – На неделю, не больше. Это в феврале, бывает, метет по месяцу.

Он был высокий, крепкого телосложения, с рыжеватой бородой и светлыми голубыми глазами. К своей работе относился очень серьёзно, дважды в день выходил в снежную замять, ручным ареометром замерял скорость ветра, мерной рейкой глубину снежного покрова. Все данные записывал в журнал, а потом по рации передавал их на Имангду. Рация была маломощная, слышимость плохая. Саулис повторял сообщения по несколько раз и уходил со связи только тогда, когда убеждался, что всё понято правильно. Всё свободное от мелких хозяйственных дел время молча лежал на койке, заложив руки за голову и глядя в потолок. На расспросы Егорова отвечал односложно и словно бы неохотно, но не потому, что ему было что скрывать, а от природной неразговорчивости.

Егоров знал, что он получил шесть лет за злостное хулиганство, из них отсидел три и вышел условно-досрочно.

– Сидел-то где? – полюбопытствовал он. – В Норильске лагерей нет.

– Под Красноярском.

– До этого кем работал?

– Бульдозеристом на Медном заводе.

– Почему туда не вернулся?

– Побоялся. Я по пьянке дурной. Сорвусь и снова в лагерь, ещё на три года. А здесь не сорвусь, не с чего.

– Но спирт-то привозят, – напомнил Егоров.

– Сколько там его привозят, на раз поддать. Через год срок кончится, судимость снимут, тогда, может, и вернусь.

– А как ты в Норильске оказался? Ты же латыш.

– Родителей перед войной выслали из Риги в Сибирь. Завербовались в Норильск. Здесь я родился.

– Родители живы?

– Вернулись в Ригу. Я не поехал. Чего мне там делать? Языка не знаю, платят мало. Заговорился я с вами, пойду собак покормлю.

На второй день Егоров завёл разговор о том, что его интересовало.

– Неверов был старшим из гидрологов. По должности. Так?

– Ну? – подтвердил Саулис.

– Почему он жил на Макусе, а не на Имангде? Там удобнее, хорошая связь с городом.

– Народ там болтливый, а он этого не любил.

– Вы так и молчали целыми днями?

– Почему? Иногда разговаривали.

– Что он рассказывал о себе?

– Однажды сказал, что устал от Москвы. В другой раз заговорили о женщинах. Я ведь из-за бабы сел, подрался по пьянке. Он сказал, что женщины – это всегда испытание, мало кто его может выдержать. Сказал: я не смог.

– Почему?

– Не знаю. Больше мы об этом не говорили.

– Он что-нибудь писал?

– Было. В толстую такую тетрадку.

– Где эта тетрадка?

– Без понятия. Когда мы в тот день его нашли, ничего в избе не было.

– Письма он получал?

– С последним вертолётом получил письмо. Авиапочтой, из Красноярска.

– От кого?

– Я не спрашивал.

– Чем он вообще занимался целыми днями? Кроме метеонаблюдений?

– Ну чем? Читал, за рыбой ходил, на куропаток охотился. Ещё ездил на лыжах на какие-то старые буровые. Бывало, на целый день пропадал. Вообще-то нам не разрешают в одиночку уходить в тундру. Но он отмахивался: ничего со мной не случится. Да вот, случилось…

Егоров внимательно просмотрел три книги, присланные Нестерову с последним вертолётом. Одна была о теории математических игр, две другие о геофизике Таймырского полуострова. Никаких писем между страницами не оказалось.

Пурга закончилась через три дня. На четвёртое утро Егорова разбудила тишина. Так пассажир, спавший под перестук колёс, просыпается при остановке поезда. В трубе не гудело, оконце было освещено так, будто в стекло направили прожектор. Снаружи от солнца и сверкающего свежего снега резало глаза. Саулис уже встал, откапывал на метеоплощадке какие-то устройства. Вокруг него бегали собаки, купались в снегу.