Третья истина - [140]

Леха сориентировался поздно, почти на пороге, зато, приметив Серафиму, посмотревшую на него вскользь, чуть не отвертел себе всю шею, оглядываясь.

На улице он, однако, принял вид презрительный:

— Подумаешь! Штучка! Видали мы… Гривой затрясла, а, Викентий? Ух ты! Подумаешь! А то че б? Могли б…

Резкий порыв ветра бросил им в лица колючую снежную крупу. Мела настоящая метель. Ноги скользили по бугристой корке, сковавшей то, что недавно было грязными лужицами, сильнее, чем по гладкому льду.

— Далеко? — осведомился Виконт, и только снег помешал Лехе пуститься в пространное объяснение.

— Не-а, — только мотнул головой он.

Скользя, Саша догнала Виконта и придержала его за руку:

— Виконт!.. А Вы… почему отказались? Отказались остаться у этой Серафимы? Там же хорошие условия? Почему?

Если существуют на свете праздные вопросы, то вот сейчас, пожалуйста, она задала праздный вопрос. Она прекрасно знает Виконта и почти уверена, что он не ответит. И все же ее просто подмывало спросить.

Виконт приостановился, отфыркиваясь от хлещущего снега:

— А что? Хочешь — можем вернуться.

Саша настолько не ожидала, что растерянно забормотала, радуясь помощи забивающего ее слова ветра:

— Зачем же… нет… не надо… ведь Леха нашел, он же обидится…

Виконт отер рукой в перчатке лицо:

— Вот и я не решился пренебречь его стараниями.

…Домик оказался точной моделькой классической хатки с выбеленными стенами, небольшой печкой, примыкающей к высокой русской печи, утоптанным земляным полом. Старуха напоминала бабу Ягу не больше, чем сам Леха крошечку-зайчика. Носик у нее был малюсенький, кнопкой. И вся она была маленькая и опрятненькая.

Бедняга Виконт чуть не сел на порог от удивления, когда бабка с легкостью сухой веточки взлетела ему на шею и, стащив шапку, принялась звонко чмокать в волосы:

— Свои родименькие, русенькие, — запищала она. — Глазки- василечки, ах ты, Господи, ах ты, Господи! Ух, боюсь, ух, боюсь чужаков до смерти! Белобрысых, белобровых, ненашенских! Малороссы с ними замирилися, а я нипочем, нипочем!

Она стала топать в воздухе ногами. Виконт осторожненько поставил ее на пол и не стал защищать белобрысых немцев в характерных для себя традициях, а дружелюбно произнес:

— Вам только былины слагать. Я уловил, мы вам понравились? Рад. Как ваше имя-отчество, простите?

— Ах! — старушка от удовольствия закатила ярко-голубые глазенки. Росточком она была значительно ниже Саши.

— Капитолиной Карповной зовут-величают.

Она подала крошечную ладошку Виконту, который с серьезной почтительностью ее пожал.

— Былинщиком стать — степенность нужна, где уж мне, пискле? А я баньку, баньку стопила, коврижек-гречишников напекла, вкусных, сдобненьких. На сале, с сахаром. Банька в садике, горяченькая, с полочком.

— Банька! Ух, попаримся. А, ребята? Мослишки прогреем, затрещат! — обрадовался Леха.

Баба Капа суетилась вокруг, вытаскивая рушники, мочалки и даже длинненький кусок мыла.

— Леша, Леша, соколик! Ну и здоров же ты росточком, верста коломенская, скажи, скажи, как братцев-то кличут?

— Викентий старшой, — без запинки ответил Леха, — Сашок — младший.

— И превратился он из Павла в Савла… — пробормотал Виконт себе под нос, но возражать не стал. А Саша задумалась о теневых сторонах жизни. После вагона, взрыва, дороги, кажется, ничего так не хочется, как помыться. А как? Будь она и вправду мальчиком, а то одной… Она не умеет мыться в «баньках». По дороге к дому она заглянула в освещенное окно каменной конурки с чем-то деревянным внутри. Даже непонятно, где там сидеть или стоять. Где краны, ванна? Ее, кажется, нет вовсе. Еще мыться после них… тоже не хочется.

— Виконт, я пойду в эту… баньку до вас двоих, можно?

— Ну что ты! Не справишься, да и застудишься по дороге назад. Холод. Принесу тебе воды в комнату. Здесь печь, — спокойно, как о продуманном деле, сказал Виконт и, отколов кусочек мыла, положил его на скамью.

— Ну, во! Обратно Сашка — сахарный! Чего Викентий, баловать-разнеживать, без него скучно! Веселый малец! Знаешь, че он мне о молниевых шибаниях излагал? Схватились бы за животики и полегли бы прямо тама. Это, грит, заоблачное лектричество, а Илья-пророк этому делу посторонний!

— Нет. Вы добрый, Алеша, но нам он не компания. Слаб. Лишим его этого удовольствия.

— Во, точно! Слабый, каши не доел. Точно Викентий про тебя выразился: слабак, грит, он, нам, богатырям, не компания!

— Вот-вот.

— Хлопот, грит, потом невпроворот будет! А знаешь, Викентий, таких еще козлячим молоком отпаивают в народе…

— Да, в самом деле, козье молоко! Как это я забыл? Здесь наверняка можно достать. Завтра займусь.

— А я на что, братишки? Да не останется в этой Балаклее того козла, чтоб я… А ты, Сашок, отсидися, слыхал, что Викентий сказал? Он, грит, как зачихает апосля баньки: чхи! чхи! — и в постелю на неделю. И чай с малиной и козлячим молоком ему, слабаку, в эту постелю давайте! Так Викентий и сказал, слыхал, Сашец?

— Вы читаете мои мысли, Алеша, и причем почти дословно.

— Ну, Лешка, — возмутилась Саша, — въеду я тебе в поддыхало за эту иронию, тут особой силы не надо. Сам говорил.

— Comme c'est intéressant! Alexandrine, encore une fois, s'il vous plait.