Третья дорога - [14]

Может быть, именно поэтому Генка не заходит к ним? Может, он что-то знает? И все знают, только не хотят ей говорить?

Особенно запомнился Тане один случай. Как-то в воскресенье они втроем, всей семьей, возвращались из кино. Фильм был веселый, и теперь все, перебивая друг друга, вспоминали самые смешные места и снова начинали смеяться:

— А этот-то, этот… длиннолицый…

— А как он в воду… бух!

— А собака, помнишь? Его за штаны!.. Ха-ха-ха!

Больше всех, конечно, смеялась Таня.

И вдруг впереди, на углу, она увидела Генкину мать. Ольга Ивановна стояла у входа в магазин с авоськой в руке и разговаривала с какой-то пожилой женщиной. Таня хотела было рассказать ей, какой смешной фильм они видели, пусть Генка обязательно сходит, но папа и мама прошли мимо не останавливаясь, только поздоровались, и Ольга Ивановна коротко кивнула им в ответ, а пожилая женщина, ее собеседница, быстро взглянула на Таниного отца и тут же отвела взгляд.

Они пошли дальше и снова начали говорить о фильме, но почему-то прежнего веселья уже не получалось, разговор быстро увял.

Отчего они не остановились, как обычно, хоть на минутку поговорить, как останавливаются всегда, когда встречают на улице знакомых? И почему так странно взглянула на отца эта женщина — словно узнала его, но нарочно сделала вид, что они незнакомы? А может быть, все только показалось ей, может быть, виновато ее воображение?

Но все-таки эта встреча осталась надолго у Тани в памяти. И теперь всё вместе — и встреча эта, и давнишний подслушанный разговор, и упорное нежелание Генки заходить к ним — все вырастало в одну тайну, о которой она не решалась говорить со взрослыми…

— Видишь ли, Таня. — Мамин голос продолжает звучать ровно и спокойно, как голос учительницы Анны Леопольдовны, когда она объясняет трудный урок. — Ты уже взрослая девочка и должна понимать, что, если девочка все время ходит в дом к мальчику, это уже становится, ну, как бы тебе сказать, ну, не совсем удобно, что ли… Я, конечно, не хочу сказать, что думаю что-нибудь плохое, нет, избави боже… Но ведь никому неизвестно, что думает мать Гены Федосеева, его сестра…

Неожиданно мама пристально посмотрела на Таню, и Таня сразу почувствовала, что краснеет. Она вдруг вспомнила, как вчера на большой перемене шушукались девочки и вдруг моментально замолчали, как только увидели ее. Раньше такого ни разу не было. И Таня тогда почувствовала себя так неловко, как чувствует себя человек, если он, ничего не подозревая, входит в комнату, где полно людей, и вдруг оказывается, что у него вымазано лицо, или порвана одежда, или оторвана какая-нибудь пуговица…

Она повернулась и сразу вышла из класса.

Ну, девочки — это понятно… Но мама, ее мама!

— Ты не обижайся, Таня, но я просто хочу, чтобы ты об этом задумалась… Я ведь могу говорить с тобой, как со взрослой, правда?

И она обнимает одной рукой Таню за плечи и прижимает к себе, и Тане начинает казаться, что ее мама такая откровенная и такая умная, и такая простая, и неизвестно куда сразу же исчезают все слова, которые она только что собиралась сказать матери. Отчего-то вдруг становится и радостно и стыдно, и хочется, чтобы продолжался этот разговор, и в то же время страшновато, потому что Таня не знает, и никто не знает, к чему он приведет…

Глава 9

Передавали последние известия.

Уже несколько дней по радио ничего не говорили о Патрике Мизонго, и ребята как-то успокоились: они были уверены — раз молчат, значит, все в порядке, значит, все-таки испугались и не решаются казнить этого человека…

Таня читала книжку «Великое противостояние» — очень интересную книжку об одной девочке, которая снималась в кино, а потом хотела стать киноактрисой, — и краем уха слушала радио.

Голоса дикторов, как всегда, сменялись: то говорил мужчина, то женщина. И Тане казалось, будто идут по дороге два человека и обгоняют друг друга — сначала один вырвется вперед, потом другой, потом снова первый — и так все время…

Мама возилась возле шкафа, перебирала, укладывала выстиранное белье, папа помаленьку отпивал из стакана остывший чай и просматривал газету. Обычно он всегда возвращался с работы в одно и то же время — даже удивительно — точно, минута в минуту, хоть часы проверяй. «Точность — это вежливость королей», — часто повторял папа. И хотя Таня не совсем понимала, при чем здесь короли, ей нравилась эта звучная фраза. Лишь по пятницам он задерживался, потому что по пятницам у них на работе заседал цехком, а он был членом цехкома. И сегодня как раз была пятница, и потому он пришел позже и только-только поужинал.

— Риточка, — сказал он, выглядывая из-за газеты, — мне предложили два билета на пятницу в Театр комедии. Говорят, очень хороший спектакль, билеты достать невероятно трудно. Пойдем?

— Конечно, если тебе хочется, — сказала мама, — я с удовольствием.

— Ой, па-ап! — вмешалась в разговор Таня. — Какой хитренький! Лучше бы на воскресенье. Ты уже давно обещал на «Снегурочку». Обещал?

Вообще-то Таня даже любит, когда папа с мамой уходят в театр. Ей нравится оставаться на весь вечер одной, самостоятельно хозяйничать в квартире. Включать и выключать телевизор, когда захочется, рассматривать папины книги, готовить себе ужин или даже просто так бродить по комнатам, придирчиво посматривая вокруг, воображая себя взрослой женщиной, настоящей хозяйкой, к которой вот-вот должны прийти гости… Потом она послушно ложится спать, точно в то время, как велела мама, но никогда не засыпает до маминого возвращения. Мама появляется оживленная, от нее пахнет снегом, легким морозцем, у нее румяные щеки и блестящие глаза. Она обязательно приносит Тане шоколадку, или апельсин, или конфеты — почему-то конфеты, купленные в театральном буфете, кажутся всегда особенно вкусными — и шепотом, торопливо рассказывает о спектакле…