Третий Шанс - [106]

Вспомнился разговор с Василисой и ещё раньше с Миленой. Ведь тогда, в две тысячи седьмом, мог взять и всё поменять в жизни. Через труд, через сложности, но всё было реально. Изменить жизнь и свою, и близких. Детям дать больше. Только самому надо было стать другим.

– О чём задумались, Николай Алексеевич?

Ходырев остановился, посмотрел на Колю со сдержанной доброй улыбкой, а потом медленно двинулся дальше, вороша палкой пожухлые, давно опавшие листья.

Они гуляли в небольшой рощице в Покровском. Было уже довольно прохладно, небо заволоклось серыми тучами, моросил противненький дождичек. Они были в плащах и резиновых сапогах. Просто бродили по имению и беседовали. О разном, не только о двадцатом веке, конец которого Коля застал в сознательном возрасте.

А Игнат Рафаэлевич живо интересовался. Искренне. И про быт, и про менталитет, и про культуру, про всё. С азартом набрасывался на самые малозначительные детали. Запереть «кнопочкой» каждую дверцу у машины вручную и закрыть все окна «крутилкой», если дотянешься через салон! Не «горячее» блюдо» а «второе»! Ездить в автобусе «зайцем». Ёршик в туалете. «Прописаться» на работе после первой получки. Да много всего…

– О жизни задумался, – честно ответил Коля и двинулся вслед за хозяином поместья. – Вот тут много всего разного увидел. В смысле, не чудеса техники, а других людей, жизнь с другой стороны…

– И подумали, что раньше могли жить по-другому?

Игнат Рафаэлевич умный человек, отметил про себя Коля, и беседовать с ним интересно и приятно. В самом деле располагает к себе, причём искренне. Злодей, конечно, но человек хороший. Если можно так выразиться.

– Ага, – Коля кивнул. – Вот бы раньше знать, как жизнь устроена.

– А как она устроена, на ваш взгляд? – Ходырев спросил по-доброму, но с явной иронией.

– Да нормально. Гарантий, конечно, в жизни нет никаких. Но вот фраза: «А вдруг я постараюсь и что-то там сделаю, а у меня не получится» – явно не в тему. Или: «Ой, да это всё бесполезно».

– Ну, а вот сейчас вы в другом времени, в другом обществе. Вы же умный человек, Николай Алексеевич, понимаете, что нынешний ваш этап скоро закончится. Ещё немного – и журналистам станете неинтересны, любителям двадцатого века, вроде меня, тоже наскучите. Что делать-то будете? В прошлой жизни у вас хотя бы профессия была.

– Ну уж точно не потеряюсь, придумаю что-нибудь. Просто не успел ещё сориентироваться. Сами же знаете, сначала на даче у профессора Филатова жил, потом на Уране. Так сказать, каждый раз в ограниченном периметре. А так – мир посмотрю и определюсь. Социальный минимум мне уже положен, а деньги от интервью пока тратить не буду вообще. Может, пригодятся вложить во что. Не знаю пока.

– Вы же понимаете, что эксплуатировать навыки столетней давности вам здесь негде?

– Понимаю, – кивнул Коля. – Думал уже об этом. Это как мастера по телегам из девятнадцатого века в двадцатый перенести – кому он нужен был бы? Понимаю, Игнат Рафаэлевич. Вы это всё не к тому, чтобы какое-то предложение мне сделать?

– Нет, – ответил Ходырев коротко, но всё так же дружелюбно. – Конечно, мог бы предложить вам должность механика, мой гараж автомобилей столетней давности вы видели…

– … но сами понимаете, что я вряд ли соглашусь, потому что острой необходимости нет, а надо пристраиваться как-то самому и основательно.

– Точно! – Ходырев засмеялся. – Но имейте в виду такую возможность.

– Спасибо, Игнат Рафаэлевич.

А ведь отключилась эта давящая тревога. Мысль о том, что нужно убить человека или даже двух, занимала весь мозг и все чувства в последние дни. Простите, крайние. Особенно после тех тренировок, где «нарисованный», но почти настоящий Ходырев корчился от боли после первого попадания и, стоя на коленях, зажимая окровавленной рукой простреленный бок, молящими глазами просил не добивать. Поэтому и интервью скомканные получались, хотя Коля старался держаться, понимал, что надо. И вот вдруг раз – и ничего. Переступил порог Покровского, и как рукой всё сняло. Просто как будто такая работа.

Ещё немного прошли молча.

– Знаете, Николай Алексеевич… – задумчиво проговорил Ходырев. – Вот думаю. В чём люди меняются, а в чём нет.

– Знаете, Игнат Рафаэлевич, я на Уране много чего прочитал, там времени вагон был…

– Вагон? – Ходырев рассмеялся, ему понравилось выражение.

– Вагон, – повторил Коля. – Так вот, люди не меняются. Вообще. Почитать Достоевского, Булгакова…

– Общество меняется, а с ним и люди. Средневековье, Ренессанс… Почитайте-ка, что тогда писали. Осмелюсь предположить, что литература – это отклик на запрос общества.

– Да ну, общество туда-сюда…

– … в зависимости от царящей в обществе идеологии.

Коля помолчал.

– Считаете, у общества всегда есть идеология?

Ходырев пожал плечами.

– Ваше время. Советский Союз с коммунистической идеологией, и ох как сильна она была. Соединённые Штаты со своей исключительностью. Европа со своей толерантностью. Китайцы, которые всё время что-то строят на свой манер.

– Ну так после развала СССР…

– … не было идеологии? Не было, потому и пошло, как пошло. А запрос на идеологию, на национальную идею всегда есть.

– Ой, вы сейчас про «Чистоту и Честь» скажете! Все так и носятся с этим Стенькой. Я тут без году неделя, а и то из каждого утюга: «Стенька-Стенька»!