Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945 - [179]

В общей неразберихе никто не взялся бы с уверенностью утверждать, кому подчиняется танковая бригада — мятежникам или правительству. И Геббельс, и Ремер считали маловероятной возможность причастности Гудериана к заговору[270]. Я был хорошо знаком с командиром бригады полковником Болбринкером и попытался связаться с ним по телефону. Ответ полковника оказался утешительным: танки пришли подавить мятеж.

Тем временем в саду особняка Геббельса собралось около полторы сотни солдат, в основном пожилых, берлинского караульного батальона. Прежде чем обратиться к ним с речью, министр заметил: «Если мне удастся переубедить их, мы победили. Смотрите, как я это сделаю!» Тем временем наступила ночь, только свет из открытой двери особняка падал в сад. Солдаты слушали Геббельса с величайшим вниманием, хотя в общем-то речь его была обычным набором пустых, напыщенных фраз. Однако министр производил впечатление необычайно уверенного человека, победителя. Я видел, как потрясены словами Геббельса собравшиеся вокруг него люди. Он не приказывал и не угрожал, он призывал сохранить верность родине и фюреру.

Около одиннадцати часов вечера в комнату, отведенную мне Геббельсом, вошел полковник Болбринкер. Как он сказал, заговорщики уже арестованы на Бендлерштрассе, и Фромм собирается без отлагательств предать их военному суду. Я сразу же понял, что подобный поступок навлечет серьезные подозрения на самого Фромма. Более того, я считал, что только Гитлер должен решать, как поступить с заговорщиками. В начале первого ночи я — вместе с Болбринкером и Ремером — поспешно выехал на Бендлерштрассе, надеясь предотвратить казни. На фоне затемненного Берлина освещенный прожекторами штаб на Бендлерштрассе казался таким же нереальным, как декорации в киностудии. Длинные, острые тени еще больше усиливали жуткое впечатление.

На Тиргартенштрассе перед поворотом на Бендлерштрассе офицер СС приказал мне остановиться у обочины. Я с трудом узнал в стоявших под деревьями в окружении многочисленных подчиненных шефа гестапо Кальтенбруннера и Скорцени — человека, освободившего Муссолини. Их едва вырисовывавшиеся во мраке темные фигуры казались призраками. Когда мы поздоровались, ни один не ответил четким военным приветствием, не щелкнул каблуками. Было очень тихо. Если кто и переговаривался, то приглушенно, словно на похоронах. Я объяснил Кальтенбруннеру, что хочу удержать Фромма от расправы над заговорщиками. Я полагал, что Кальтенбруннер и Скорцени начнут осыпать проклятиями армию, свою вечную соперницу, или торжествовать по поводу ее морального поражения, но оба весьма безразлично ответили, что все происходящее — дело армейских: «Мы не хотим и не будем вмешиваться. Да и трибунал, скорее всего, уже состоялся».

Кальтенбруннер сообщил мне, что ни одно подразделение СС не будет использоваться при подавлении мятежа и исполнении приговоров судов. Он даже запретил своим людям входить в здание штаба, поскольку любое вмешательство СС, несомненно, вызвало бы новые трения с армией и усилило бы и без того существующее напряжение в их отношениях. Однако этим благим тактическим соображениям не суждена была долгая жизнь. Не прошло и нескольких часов, как различные структуры СС развернули охоту на армейских офицеров, заподозренных в причастности к заговору.

Едва Кальтенбруннер умолк, как на фоне освещенного фасада штаба возникла темная массивная фигура. Тяжелой походкой, в полном одиночестве к нам приближался облаченный в парадный мундир генерал Фромм. Я попрощался с Кальтенбруннером и его спутниками и выступил из тени деревьев навстречу Фромму. «С путчем покончено, — начал Фромм. Внешнее спокойствие явно давалось ему с огромным трудом. — Я только что отдал необходимые распоряжения всем окружным штабам. На некоторое время я был отстранен от командования армией резерва. Меня вывели из кабинета и заперли. И кто это сделал! Мой начальник штаба! Мои ближайшие помощники!» Пытаясь оправдать казнь штабных офицеров, Фромм говорил все громче, и в его тоне можно было различить не только возмущение, но и тревогу: «Как их командир я счел своим долгом немедленно предать всех заговорщиков военному суду. — И уже страдальческим шепотом Фромм закончил: — Генерала Ольбрихта и моего начальника штаба полковника Штауффенберга больше нет в живых».

Фромм хотел первым делом позвонить Гитлеру. Я тщетно просил его сначала поехать в мое министерство. Он настаивал на встрече с Геббельсом, хотя не хуже меня знал, что министр пропаганды его терпеть не может и не доверяет ему.

В резиденцию Геббельса уже привезли арестованного генерала Хаазе, военного коменданта Берлина. В моем присутствии Фромм кратко изложил недавние события и попросил Геббельса соединить его с Гитлером. Однако Геббельс приказал Фромму выйти из кабинета и только после этого позвонил Гитлеру. Я не был свидетелем их почти двадцатиминутного разговора, поскольку меня тоже попросили удалиться. Закончив разговор, Геббельс вызвал часового и поставил его у дверей помещения, где находился Фромм.

Только ночью в особняке Геббельса появился Гиммлер, которого до тех пор никто не мог найти, и, не дожидаясь расспросов, стал подробно объяснять причины своего отсутствия