Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945 - [176]

Мы детально обсудили печальные результаты несовершенства системы снабжения войск. Генерал Фельгибель рассказал о разбазаривании людей и материалов только из-за того, что каждый род войск имеет собственную систему связи, к примеру, военно-воздушные и сухопутные силы проложили отдельные линии связи в Афины и Лапландию. Сотрудничество в подобных вопросах привело бы не только к экономии средств, но и увеличило бы боеспособность войск, однако Гитлер и слышать не желал ни о каких переменах. Я также перечислил преимущества единоначалия в производстве вооружения для всех родов войск.

Несмотря на частые откровенные беседы с заговорщиками, я понятия не имел об их планах. Только однажды у меня возникли кое-какие подозрения, но не в ходе тех бесед, а из-за одного замечания Гиммлера. Где-то в конце осени 1943 года мне довелось услышать обрывок разговора Гиммлера с Гитлером:

— Значит, вы согласны, мой фюрер? Тогда я поговорю с «серым кардиналом» и притворюсь, что готов сотрудничать с ними.

Гитлер согласно кивнул.

— Они явно строят какие-то планы. Может быть, если мне удастся завоевать их доверие, я узнаю гораздо больше. Но если вы, мой фюрер, услышите от третьих лиц о моем участии в их делах, вы теперь в курсе моих мотивов.

— Разумеется, я всецело вам доверяю, — ответил Гитлер.

Я спросил одного из адъютантов, не знает ли он, кого называют «серым кардиналом».

— Конечно знаю, — ответил он, — это Попиц, министр финансов Пруссии.

Роли распределял случай. Некоторое время Судьба словно пребывала в нерешительности: то ли бросить меня 20 июля в эпицентр мятежа на Бендлерштрассе[267], то ли в особняк Геббельса, штаб по подавлению заговора.

17 июля Фромм через своего начальника штаба Штауффенберга пригласил меня 20 июля на Бендлерштрассе пообедать и заодно обсудить кое-какие вопросы. Мне пришлось отказаться, поскольку на утро 20 июля у меня давно было запланировано совещание по проблемам вооружений с промышленниками и государственными чиновниками. Тем не менее Штауффенберг настойчиво уговаривал меня приехать именно 20 июля, дескать, Фромм должен сообщить мне нечто чрезвычайно важное. Однако я понимал, что утреннее совещание отнимет у меня столько сил, что я просто не выдержу беседы с Фроммом, и я повторно отклонил приглашение.

Для совещания Геббельс предоставил в мое распоряжение величественный зал министерства пропаганды. Присутствовало около двухсот человек. Прибыли все находившиеся в Берлине министры, все статс-секретари и другие высокопоставленные чиновники — практически вся политическая элита Берлина. Около одиннадцати часов утра я начал свою речь и прежде всего призвал присутствующих напрячь все силы для обеспечения победы. Я произносил эти слова так часто, что выучил их наизусть. Затем я перешел к объяснению диаграмм, представлявших нынешнее состояние производства вооружений.

Примерно в то время, когда я закончил свою речь и Геббельс, как хозяин, произнес несколько заключительных слов, в Растенбургской ставке взорвалась оставленная Штауффенбергом бомба. Будь у заговорщиков побольше опыта, они немедленно предприняли бы ряд неотложных мер: например, прислали бы лейтенанта с десятком солдат и арестовали бы в этом самом зале многих высших чиновников имперского правительства. Однако Геббельс пока о взрыве не знал и пригласил меня и Функа в свой кабинет. Мы, как обычно в последнее время, говорили о том, что еще можно было бы предпринять для мобилизации внутренних ресурсов, и вдруг ожил маленький репродуктор: «Срочный звонок министру из Ставки. У телефона доктор Дитрих».

Геббельс перебросил тумблер: «Переведите звонок сюда. — Он подошел к столу и поднял трубку. — Доктор Дитрих? У телефона Геббельс… Что? Покушение на фюрера? Только что?.. Так фюрер жив? Понимаю, в бараке Шпеера. Что еще известно?.. Фюрер думает, что это кто-то из рабочих ОТ (Организации Тодта)?»

Очевидно, Дитрих не мог больше говорить — разговор прервался. Началась операция «Валькирия» — план мобилизации армии резерва, который заговорщики вот уже несколько месяцев обсуждали открыто даже с Гитлером.

«Только этого не хватало», — мелькнула у меня мысль, когда Геббельс объявил новость и сказал, что подозрения падают на рабочих ОТ. Если бы эта догадка подтвердилась, под удар попал бы я: пользуясь тем, что Организация Тодта подчиняется мне, Борман снова начал бы плести интриги и обвинять меня во всех грехах.

Геббельс пришел в ярость — я не смог перечислить меры безопасности, предпринятые перед переводом рабочих в Растенбург, лишь сказал, что для укрепления бункера Гитлера в «Запретную зону I» каждый день пропускали несколько сотен рабочих и на время работ Гитлер переехал в барак, построенный для меня, ибо только там было достаточно большое помещение для проведения совещаний, а в мое отсутствие барак пустовал. Геббельс покачал головой, пораженный такой безответственностью, и заявил, что в подобных условиях любой может легко проникнуть в зону, которая считается самой хорошо охраняемой в мире. «Тогда какой смысл во всех мерах безопасности!» — воскликнул он, словно уже нашел, но пока еще не назвал виновного.