Третий лишний - [3]

Но Маруся была все-таки напугана, потому что у нее был довольно взъерошенный вид, а большие глаза стали еще больше. По-моему, она боится директора так же, как и мы. Бедная Маруся, она никак не привыкнет к нашим выходкам. Да и можно ли к ним привыкнуть? Каких-то полмесяца назад нас трясли, как грушу, за Едкую Щелочь — так Ленька Рыбин при всех назвал учительницу химии, а мы заржали, вместо того чтобы скорбно промолчать, а потом на классном часе устроить Рыбину головомойку. Кличка была довольно остроумной, а главное, соответствовала действительности — все классы, где она работала, называли ее только так (разумеется, за глаза), и с этим ничего нельзя было поделать.

— Слушайте, что я вам скажу, — сказала Маруся. — Если виноваты, имейте мужество признать это.

Ленька тотчас зло выкрикнул со своего места:

— С такими адвокатами, как Дорофеев, не пропадете! Он поможет сочинить вам оправдательную речь.

Юрка засмеялся и сказал:

— Все понятно!

— Что тебе понятно, девчачий угодник?

Юрка покраснел, хотел что-то возразить, но Маруся прекратила их пикировку. Я подумала: «Наверное, она еще не знает про лестницу».

— Имейте мужество, — сказала еще раз Маруся.

Все с этим согласились, потому что привыкли раскаиваться, и двинулись из класса. Как только мы подошли к лестнице, Ленька скакнул на перила и помахал нам ручкой, моментально скатившись вниз.

— Ты куда? — крикнули мы ему.

— К маме, — сказал он. — На этот раз я умываю руки. Смелее, Ка-Бу! — Это Ленька крикнул у самой раздевалки и показал, как он умывает руки.

«Уж лучше за лестницу, чем за записку», — думала я, когда мы стояли в очереди к директору школы. Прошло минут десять, но нас никто не вызывал. Кто-то предложил:

— Давайте посчитаемся.

Мы посчитались. Никто не хотел быть тринадцатым. Женька Семин, или Маленький Рац, не мог жить без идей ни минуты, поэтому он предложил быстро-быстро сделать двадцать шесть бумажек, а на одной написать роковое число.

— Кому оно достанется, тот первым пойдет к директору.

Так и сделали. И в тот момент, когда мы устроили веселый свал, вытаскивая свою судьбу из чьего-то фартука, на пороге появилась директриса:

— Развлекаетесь?

И хотя сказано это было довольно тихо, мы быстро замолчали. Стало слышно, как Елена Ивановна играет ключами.

Нас сразу всех пригласили в кабинет, и мы набились в эту маленькую комнату, как соленые грибы в банку. Наша Маруся тоже была здесь. Елена Ивановна села в свое кресло, поправила в стакане карандаши и только после этого сказала:

— Я не спрашиваю, кто написал эту мерзость. — И она помахала запиской, как флажком. — Не это главное. Главное другое. Что вы способны написать такое. Вы делаете это не стесняясь. И наглеете с каждым днем, особенно Рыбин. Что-то я его не вижу, где он?

Все старательно завертели головами в поисках Рыбина, которого, конечно, здесь не было — об этом знали все.

Директриса, не дождавшись ответа, продолжала:

— Но я возвращаюсь к записке. Что можно о вас подумать, если мальчик предлагает девочке такое…

Послышалось фырканье.

— Что вы хихикаете? Вы понимаете, что это значит?

Она обвела всех строгим взглядом и вдруг улыбнулась, приглашая повеселиться и Марусю:

— Нет, Мария Алексеевна, вы только подумайте, на уроке немецкого языка, вместо того чтобы постигать перфекты и плюсквамперфекты…

Она не договорила, она захлебнулась смехом. У меня отлегло от сердца — значит, это уж не так страшно, раз не принимают всерьез. От полноты чувств я чуть было не ляпнула про то, что все получилось случайно, нечаянно, что я вовсе не ожидала получить такой ответ от Леньки и не знаю, хоть убейте, почему он так написал. Да я и вообще не собиралась с ним затевать воздушную почту, не говоря о флирте. Виновато во всем утреннее открытие. А потом, все девчонки влюблены, кроме меня. А это обидно.

Я чуть было не начала эту речь, но, к счастью, кто-то больно наступил мне на ногу. Юрка! Спасибо, Юра! Я вспомнила Ленькины слова — девчачий угодник. «За что он так вызверился на Юрку?»

— Бубликова, ты что-то хотела сказать.

Я отрицательно замотала головой.

— Ну, хорошо-хорошо, о тебе еще разговор впереди.

Я поняла — с запиской пронесло, а про лестницу пусть — я даже рада.

Елена Ивановна между тем припомнила все наши грехи, начиная чуть ли не с первого класса. Она сказала, что наш класс, насколько она помнит, всегда был неблагополучный, мы всегда ходим по краю пропасти, висим на волоске, потому что у нас слишком много любителей острых ощущений и некоторым не место в школе (мы знали, на кого она намекала), учимся неважно — всего один отличник, а в восьмом «а» — два.

Кто-то сразу отреагировал:

— Раз-два и обчелся!

— Вот-вот, и при всем при том, — сказала Елена Ивановна, — изображаете из себя умников. Помилуйте, на каких таких основаниях? Не знаю, что вы способны выкинуть завтра, — продолжала она, — да, я не знаю, что вы выкинете завтра. Мне страшно подумать об этом. Поэтому вам нужны ежовые рукавицы.

Когда Елена Ивановна сказала про ежовые рукавицы, мы не сразу поняли, к чему она клонит. В следующую минуту мы услышали ужасное:

— Видимо, Мария Алексеевна не справляется с вами по своей молодости и неопытности. Придется вам дать в качестве воспитателя более строгого учителя.