Третий лишний - [26]

Юрка окрестил наше путешествие новой эрой школьных каникул. И он не ошибся. Новая эра началась сразу, в самолете.

Ленька спросил:

— Катя, ты веришь, что мы летим?

— Нет, — сказала я, — А ты?

— Я тоже.

Оказалось, что никто не верит, даже Маруся.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказала она. — Честно говоря, я очень боялась еще одной закавыки.

— Какой? — спросили мы.

— Денежной. Ведь мы, как полагается порядочным взрослым детям, не заработали на эту туристическую поездку, так что грузовой самолет — великое благо.

Тут «благо» ухнуло в воздушную яму, и мы все полетели в тартарары — съехали со своих скамеек, которые стояли вдоль салона, на рюкзаки. Даже ящики, накрытые брезентом, зашевелились. Тут начался такой хохот, такой гвалт!

Первой вскочила Лариска и стала тянуть свой рюкзак к себе.

— Вот собственница, — сказал Ленька, — пусть валяется вместе со всеми.

— Вот и не пусть! Вот и не пусть! — она так сердито говорила это, что мы перестали смеяться.

— Лариса, — сказал Юрка, — можно подумать, у тебя там хрупкие предметы.

— Ты прав, Юрочка, как всегда, — сказала Лариска. — Мало того — там сюрприз. Ты можешь просидеть с честно закрытыми глазами пять… нет — десять минут?

— Могу, наверное.

— Потом увидишь, когда откроешь глаза.

Лариска уселась на свое место, бережно положила на колени рюкзак и обратилась ко всем торжественно.

— Прошу всех закрыть глаза на десять минут. Прошу вопросов не задавать.

— В общем, есть такая детская игра: закрой глаза, открой рот, — сказал Ленька.

Все засмеялись, но глаза закрыли.

— Только не засните, — предупредила Лариска, — я скоро управлюсь.

Специально сидеть с закрытыми глазами оказалось делом нелегким — их все время хотелось открыть, мы чувствовали, что Лариска развернула бурную деятельность: чем-то гремела, что-то перекладывала, ойкала, бормотала.

Но тут Маруся отвлекла наше внимание:

— Катя, просвети нас, к кому мы едем. Мы и поговорить толком не успели — все времени не было. А сейчас как раз есть. Только чур, глаза не открывать, а то ты увлечешься!

— Я даже не знаю, с чего начать.

— С начала, — подсказал мне Ленька.

— А в сказочной форме можно?

— Можно.

Жил-был, сказала я, на свете один человек. И был у него прадедушка. Однажды чем-то здорово разозлил прадедушку (а жил он, как вы догадались, в царское время) староста. Так вот, этот прадедушка заманил старосту в лес и там с ним расправился, за что прадедушку сослали на Сахалин. Тут ему приказали жениться на хорошенькой каторжаночке (да, такие тогда были порядки!), они срубили избу, появились дети, а среди них — папа Николая Емельяновича Золотова, к кому мы летим.

— Подожди, Катя, не понял, — перебил меня Юрка, — кто же все-таки сначала был у твоего знакомого — папа или прадедушка?

— Папа, — пояснила я.

— А как же прадедушка? Он после папы? — ввязался в разговор Ленька.

— А к кому мы летим — к папе или сыну? — вставила словечко Лариска.

— Да ну вас, — сказала я, — Мария Алексеевна, что они перебивают?

Ответа не последовало, зато я услышала какие-то всхлипывающие звуки.

— Мария Алексеевна, вы плачете? Вам жалко прадедушку?

Маруся сказала:

— Прадедушку само собой. Но я для себя извлекла полезный урок: всякий рассказ надо начинать с истории — это всегда интересно.

Я было хотела обидеться, но не смогла, потому что мне надо было рассказать много-много интересного. Например, о прошлогоднем лете, которое мы провели всей семьей у Николая Емельяновича, вернее не все лето, а неделю. Но там было столько всего, что одна неделя вполне могла сойти за лето. Во-первых, там было столько комарья! От нас осталось по одной второй — это уж точно! И мы спасались от него только на берегу океана… Это звучит, правда, на берегу океана?.. Он был всегда рябой и синий, потому что ветер не утихал ни на минуту и солнца было много. От сильного ветра песчаные дюны (это не громкое слово — на самом деле!) тоже были рябыми, волнообразными. А на их вершинах (самое интересное!) — растет приземистый шиповник — это тоже результат сильного и постоянного ветра. Но зато каждая ягодка — с хорошее яблоко! Я такого шиповника никогда не видела.

— И мы не увидим… — грустно сказал Ленька.

— Это почему? — запальчиво спросила я.

— Зима… — ответил за Леньку Юрка.

— Ах, да… Зима. Я совсем забыла, — сказала я.

— Ну, хватит, можно открыть глаза, — сказала Лариска.

А мы и забыли, что сидим с закрытыми!

То, что мы увидели, превзошло все наши ожидания. Собственно, никто ничего подобного и не ожидал. Перед нами стояла самая натуральная стюардесса. В руках у нее был поднос, на котором дымились маленькие пластмассовые чашечки с кофе, а рядом лежало пять бутербродов с красной икрой (как потом выяснилось, Лариска стянула весь материнский запас). Будто перекатывая во рту горячую картошку, Лариска сказала:

— Дамы и господа! Прошу внимания! Наш самолет следует рейсом Южно-Сахалинск — Оха на высоте четыре тысячи метров. На борту самолета взрослые дети, которые захотели романтично провести школьные каникулы. В связи с этим самолет, не долетая Охи, берет курс на экзотику — это несколько восточнее. За бортом температура минус…

Мы не дали договорить Лариске — мы устроили ей бурные аплодисменты. Она была одета, как картинка. Синий, новый, с иголочки костюм, какие носят стюардессы, только без золотых птичек, и очень нарядная белая кофточка, лаковые туфли на каблуках. Мы рядом с ней выглядели, должно быть, настоящими чучелами в своих валенках-варежках, с поднятыми воротниками. Кое у кого покраснел нос — самолет был без признаков комфорта. Так что горячий кофе из Ларискиного термоса пришелся как нельзя кстати. Расправившись с бутербродами, мы заставили Лариску одеться. Она сначала не хотела, но мы настояли.