Третий - [15]

— А что случилось?

— Пока никто не знает. Полицейские никак не решат, то ли самоубийство, то ли убийство.

— Герра Коха?

— Ну да.

К собеседнику Мартинса подошел ребенок и подергал за руку.

— Папа, папа. — В шерстяном колпаке мальчик походил на гнома, лицо его заострилось и посинело от холода.

— Да, мой милый, в чем дело?

— Через решетку я слышал, как они говорят, папа.

— О, хитрый малыш. Что же ты слышал, Гензель?

— Как плачет фрау Кох, папа.

— И все, Гензель?

— Нет, еще слышал, как говорил большой дядя.

— Ну и хитрец ты, маленький Гензель. Расскажи папе, что он говорил.

— Он сказал: «Вы не сможете описать этого иностранца, фрау Кох?»

— Вот, вот, видите, они думают, что это убийство. Да и как же иначе? С какой стати герру Коху резать себе горло в подвале?

— Папа, папа.

— Да, Гензель?

— Я глянул в подвал сквозь решетку и увидел на куче кокса кровь.

— Ну и ребенок! С чего ты взял, что там кровь? Это талая вода, она всюду подтекает. — Мужчина повернулся к Мартинсу. — У ребенка такое живое воображение. Может, станет писателем, когда вырастет.

Ребенок угрюмо поднял заостренное личико на Мартинса.

— Папа, — сказал он.

— Да, Гензель?

— Это тоже иностранец.

Мужчина громко засмеялся, кое-кто из толпы обернулся к нему.

— Послушайте его, послушайте, — гордо сказал он. — Малыш считает вас убийцей, потому что вы иностранец. Да, сейчас иностранцев здесь больше, чем венцев.

— Папа, папа.

— Что, Гензель?

— Они выходят.

Группа полицейских окружила прикрытые носилки, которые осторожно, чтобы не поскользнуться на обледенелых ступеньках, несли вниз. Мужчина сказал:

— Из-за развалин санитарной машине сюда не подъехать. Придется нести за угол.

Фрау Кох в холщовом пальто, с шалью на голове вышла последней. На краю тротуара она упала в сугроб. Кто-то помог ей подняться, и она сиротливым, безнадежным взором обвела толпу зевак. Если там и были знакомые, то, скользя взглядом по лицам, она не узнавала их. При ее приближении Мартинс нагнулся и стал возиться со шнурками ботинок, а когда взглянул вверх, увидел прямо перед собой недоверчивые, безжалостные глаза гнома — маленького Гензеля.

Возвращаясь к Анне, Мартинс оглянулся. Ребенок дергал отца за руку, и было видно, как он шевелит губами, словно твердя рефрен мрачной баллады: «Папа, папа».

— Кох убит, — сказал Мартинс Анне. — Пошли отсюда. Шли они быстро, как только позволял снег, срезая где можно утлы. Настороженность и подозрительность ребенка, казалось, расплывалась над городом, как туча, — они не успевали вырваться из-под ее тени. Анна сказала:

— Значит, Кох говорил правду. Там был кто-то третий, — и чуть погодя: — Выходит, им нужно скрыть убийство. Из-за пустяков не стали бы убивать человека, — но Мартинс пропустил ее слова мимо ушей.

В конце улицы промелькнул обледенелый трамвай: Мартинс и Анна вышли опять к Рингу. Мартинс сказал:

— Возвращайтесь-ка домой одна. Нам лучше не показываться вместе, пока все не прояснится.

— Но вас никто не может заподозрить.

— Там расспрашивают об иностранце, заходившем вчера к Коху. Могут возникнуть временные неприятности.

— Почему бы вам не обратиться в полицию?

— Я не доверяю этим ослам. Видите, что они приписали Гарри? Да я еще хотел ударить Каллагана. Этого мне не простят. В самом лучшем случае, вышлют из Вены. Но если буду вести себя тихо… выдать меня может лишь один человек. Кулер.

— Ему нет смысла выдавать вас.

— Если он причастен к убийству, конечно. Но в его причастность мне что-то не верится.

На прощанье Анна сказала:

— Будьте осторожны. Кох знал так мало, и его убили. А вы знаете все, что было известно ему.

Об этом предупреждении Мартинс помнил до самого отеля: после девяти часов улицы пустынны, и всякий раз, едва заслышав за спиной шаги, он оглядывался, и ему мерещилось, что третий, которого так тщательно оберегали, крадется за ним, будто палач. Русский часовой у «Гранд-отеля», казалось, совсем окоченел, но это был человек, у него было лицо, честное крестьянское лицо. Третий не имел лица: лишь макушку, увиденную из окна. В отеле администратор сказал:

— Сэр, приходил полковник Каллоуэй и спрашивал вас. Очевидно, вы найдете его в баре.

— Минуточку, — бросил Мартинс и пошел к выходу: ему нужно было подумать. Но едва он шагнул за дверь, к нему подошел солдат, козырнул и твердо сказал:

— Прошу вас, сэр.

Распахнув дверцу окрашенного в защитный цвет грузовика с английским флажком на ветровом стекле, он твердой рукой подсадил Мартинса. Мартинс молча покорился; ему было ясно, что рано или поздно допроса не миновать; перед Анной Шмид он просто разыгрывал бодрячка.

Водитель, не считаясь с опасностью, гнал грузовик по скользкой дороге, и Мартинс запротестовал. В ответ он услышал недовольное ворчание и неразборчивую фразу, в которой прозвучало слово «приказ».

— Вам что же, приказано угробить меня? — спросил Мартинс, но ответа не получил. Машина стала петлять по темным улочкам, и он потерял ориентацию.

— Далеко еще?

Но водитель и ухом не повел. По крайней мере, подумал Мартинс, он не арестован: охраны нет, и его, вероятно, пригласили — кажется, было употреблено это слово? — посетить управление полиции для дачи показаний.