Третий фронт. Секретная дипломатия Второй мировой войны - [140]

— Часа в три, — вспоминает Вольф, — мы въехали в горящий Берлин и долго колесили, пока добрались до имперской канцелярии. Все это время я не хотел вслух обсуждать с моим спутником наши сугубо секретные дела. Когда же мы вышли из машины и направились через двор к входу в здание, то я сказал Кальтенбруннеру: «Если ты снова вывалишь перед фюрером всю грязь, в которой мы копались много часов, то заруби себе на носу: я на виселицу один не пойду. И ты, и рейхсфюрер — вы оба пойдете со мной!»

Как видим, господа обергруппенфюреры заговорили на своем излюбленном языке — языке угроз и шантажа. Кальтенбруннер все понял и сразу изменил тон. Когда оба явились к личному представителю Гиммлера при ставке Фегелейну, то Кальтенбруннер сказал:

— Вольф прибыл, чтобы дать фюреру объяснение о контактах, которые он наладил, веря в их пользу для рейха. Доложи так, чтобы его приняли…

Не забудем, была глубокая ночь. Но в бункере имперской канцелярии ночь и день смешались. Еще предстояло так называемое «вечернее» (на самом деле ночное) оперативное совещание, и три эсэсовских генерала в ожидании уселись у двери в комнату Гитлера. Дверь открылась, вышел фюрер.

— А, Вольф, — обратился он к гостю из Италии, — как хорошо, что вы здесь. К сожалению, я сейчас иду на совещание, примерно на час. Для вас не составит труда подождать меня, ведь вы проделали утомительный путь? Я очень охотно с вами побеседую…

Кальтенбруннер был явно ошарашен этим тоном, который вовсе не предвещал расправы. Зато Вольф приободрился. Он мысленно повторил все свои аргументы (Ран заблаговременно изложил их в специальной записке). Так прошел час, пока его не вызвали.

Этот разговор Вольф запомнил очень хорошо, куда лучше, чем свои беседы с Даллесом. Во время дармштадтской беседы я спрашивал сам себя: почему? Либо потому, что с Даллесом он говорил через переводчика? Либо потому, что не хотел распространяться на щекотливую тему — Гитлера давно нет, а ЦРУ близко? С другой стороны, для нациста Вольфа слова его фюрера были евангелием, которое надо запомнить навсегда…

Итак, беседа в ночь с 17 на 18 апреля. Она началась с того, что Гитлер (получив предварительно доклад Кальтенбруннера) задал Вольфу критический вопрос о его встрече с Даллесом. Тогда лихой обергруппенфюрер произнес такую тираду:

— Мой фюрер! Разрешите напомнить, что когда я был у вас 6 февраля и на беседе присутствовал господин имперский министр иностранных дел, я вас спросил: когда же, наконец, появятся новое секретное оружие и реактивные истребители? Я тогда доложил, что ко мне засылают посланцев Ватикан, англичане и американцы. Я доложил об этом и попросил указаний. То обстоятельство, что вы не запретили контакты, я истолковал как активное их узаконение. В равной мере вы не запретили их имперскому министру, и он таким же образом истолковал вашу реакцию. Мне было ясно, что если я провалюсь, то вы от меня в интересах рейха должны будете отказаться. Я решил действовать. Теперь я явился к вам, хотя вы меня и не звали. Однако я пришел к вам как к высшему авторитету, вершителю судеб Германии!

Эта произнесенная с пафосом тирада, как вспоминал Вольф, произвела должное впечатление. Гитлер сразу сменил тон, сделавшись весьма любезным.

— Вы, Вольф, — сказал он, — конечно, знаете только ваш южный участок фронта. Он по-своему важен. Однако Восточный и Западный фронты еще важнее. Мне некогда посвящать вас и других командующих во все подробности. Да вам это и не так важно. От вас я ожидаю одного: вы должны держать в своих руках ситуацию на итальянском театре военных действий со всеми тамошними интригами и предательством. Вы это делали безупречно. Я рад, что вы добились успеха.

Итак, индульгенция была выдана! Сразу после этого Гитлер отложил продолжение разговора на вторую половину дня. Совещание продолжалось в паузе между бомбежками в саду имперской канцелярии. Гитлер и Вольф прохаживались по террасе, Кальтенбруннер и Фегелейн стояли поодаль. Появился и Гиммлер, в разговоре он не участвовал.

Хотя Гитлер и пообещал Вольфу, что даст ему указания относительно контактов с Даллесом, он начал совсем с другого — с описания боев за Берлин. Это и понятно: 18 апреля Советская Армия была уже на окраине города, и грохот советских орудий был слышен весьма явственно. Сначала Гитлер стал объяснять Вольфу, что теперь у него вместо Гудериана новый и очень способный начальник генштаба — Кребс, который «понимает, чего я хочу». С некоторым удивлением Вольф услышал такую оценку боев:

— На Одере прошли крупные бои. Мы подбивали в день по 150, 200, даже по 250 русских танков. Такого кровопускания не выдержит даже Россия. Ведь она в значительной мере зависит от американских и английских поставок, прибывающих морским путем…

Я не удержался и переспросил Вольфа:

— Гитлер действительно так думал? Ведь так утверждают сегодня лишь некоторые западные историки, желающие приписать Западу лавры, которые ему не принадлежат, и принизить роль советских войск?

— Не знаю, верил ли в свои слова Гитлер, — ответил мой собеседник. — Но точно так им было сказано. «Россия не вынесет таких потерь», — повторил он.