Третий дождь - [3]

– Они растут даже на балконах.

– Но их нет на крышах. И на Адонисе не было. Странно: обычно в заброшенных домах растения захватывают сперва крыши, а уже потом – карнизы и балконы. Тем более, если они упали с неба.

– Но ведь это стервятники. Они растут только там, где были люди.

«А ведь мы уже смирились, – подумал Турчин. – И говорим о погибшей родине как о чём-то, не имеющем к нам отношения. Должно быть, это потому, что столько раз натыкались на брошенные и погибшие миры. Местная группа, Танатос, Адонис, Нефертити… Там, как бы ни было тяжело видеть запустенье и смерть, нас спасало ощущение родины. Нас спасало то, что нам было куда возвращаться. Теперь мы уже вернулись и больше возвращаться некуда. Почему же мы так быстро успокоились теперь, когда погибло всё, чем мы жили и ради чего стоило жить? Или где-то в глубинах душ мы уже знали о катастрофе – ещё там, на Партеноне?»

Они уже подъезжали к городу – во дворе крайнего дома, у самых ворот, рос исполинский эвелан.

– Минутку, Ермил, – Петров остановил машину. Турчин опустил лучемёт и у самой земли перерезал ствол исполина. Дерево рухнуло и замерло на руках нескольких собратьев, стоящих поодаль, в глубине двора. Панас выбрался наружу и некоторое время колдовал у свежего пня. Затем вернулся в машину, явно озадаченный.

– Поехали, – сказал он.

Дорога превратилась в улицу предместья, по обе стороны которой тянулись когда-то расписные одноэтажные дома с признаками естественной смерти на фасадах. То тут, то там во дворах росли эвеланы.

– Странная история получается, Петров. Обычно растение взрывает асфальт изнутри. Здесь же покрытие как бы продавлено сверху. Выходит так, что деревья всё-таки сами пришли. Этому дереву триста семьдесят лет. То есть в год нашего отлёта ему уже было больше шестидесяти, а к моменту катастрофы – все восемьдесят. Ты можешь себе представить восьмидесятилетнее дерево путешествующим в космическом аппарате?

– Эвеланы могли сохраниться и на Земле. Сибирь, Индонезия, Бразилия… Мало ли у нас мест, где они могли укрыться от глаз ботаников? Когда же пришло их время, эвеланы вышли из леса…

– Нет, – пошли двух-, затем трех– и пятиэтажные дома. Деревьев становилось всё больше и больше. Они загромождали дворы, высыпали на тротуар, выбегали на проезжую часть. – В земной палеоботанике нет и намёка на эволюционную ветвь, которая могла бы вести к эвеланам. Нашей биосфере шагающие деревья чужды совершенно.

– Как и шагающие приматы. Но тем не менее человек не только оказался возможен – он состоялся и привёл мир к экологической катастрофе. Быть может, эвелан – противоядие, некий последний аргумент природы в её борьбе с человеком.

– Абсурд. Иначе бы нам пришлось признать разумность природы, что равносильно признанию Бога. Однако я прочёл по годичным кольцам эвелана ещё одну вещь. Если ты помнишь, в благодатные, дождливые периоды расстояние между годичными кольцами дерева большое. В засушливые годы – наоборот, промежуток узенький. Так вот: за те двадцать лет, которые люди прожили без нас, было три жесточайших засухи. Настолько жестоких, что кольца почти сливаются. Первая длилась год, вторая – три года, третья продолжалась шесть лет и закончилась в две тысячи шестьдесят шестом году.

– То есть в год катастрофы.

– Да. Значит, катастрофа всё же связана с дождём. Газеты также упоминают о каких-то кошмарах, имевших место в сороковых и пятидесятых годах. Надо полагать, эти кошмары связаны с засухами. Вернее, с дождями после засух.

– Похоже, так оно и было. Ядовитых веществ в атмосфере было достаточно, чтобы любой дождь превратился в кошмар. Тем более – дождь, которого долго ждали. – Петров вздрогнул: к западу от города послышался отдалённый грохот. – Взрыв?!

Турчин щёлкнул приемником – и кабину планетохода тотчас заполнили раскаты приближающейся грозы.

– Нет, всего лишь гроза. Вишь, как парит, – кивнул в иллюминатор. Отдалённые крыши кипели, как расплавленное серебро, полоса асфальта между эвеланами, стоявшими сплошной стеной по обе стороны улицы, казалась плесом: если бы не верхние этажи над вершинами эвеланов, можно было бы подумать, что они плывут по тропической реке где-нибудь в дебрях Бразилии.

– Медленней. Где-то здесь моя улица, – поднял руку Панас. Петров убавил скорость, и как раз вовремя: они едва не проскочили узенький асфальтовый ручеёк, вливавшийся в магистраль справа. – Сюда.

– Далеко? – спросил Петров, поворачивая.

– Двадцать первый номер, – голос начал изменять Панасу. – Одиннадцатый дом с левой стороны.

Своды сомкнулись над головами: теперь планетоход шёл в сплошном зелёном тоннеле. Лишь кое-где в сплетении крон мелькали окна, в которые можно было увидеть то клочок неба, то фрагмент дома. Под одним из таких окон Петров резко затормозил.

– Дальше. Я живу дальше, – с трудом выдавил Турчин.

– Флаг на балконе, – кивнул Ермил в просвет кроны. Панас проследил за его взглядом: в просвете был виден участок стены с двумя окнами и балконом. Над перилами балкона развевался выцветший флаг SОS.

– Быть может, там кто-то есть?

– Был, – возразил Турчин. Его голос опять приобрёл координаторскую твёрдость. – Прошло почти триста лет, все давно умерли. Но здесь кто-то оставался после катастрофы. И, возможно, он что-то оставил для нас, – Панас вычислил месторасположение подъезда, навёл лучемёт и долгим лучом провёл по основаниям стволов. Но тщетно: деревья стояли так густо, их кроны так переплелись, что уцелевшие эвеланы не давали упасть срезанным собратьям. Турчин, не убирая луча, провёл стволом вверх до самых верхушек, затем сделал разрез с обратной стороны предполагаемого подъезда, после чего ещё долго жёг образовавшийся завал. Наконец просека была готова. – Жди меня здесь. Я скоро, – Панас перебросил через плечо ремень лучемёта и нырнул в люк. Дверь была незаперта. Полированная деревянная мебель, диван – обшивка расползлась, обнажив ржавые пружины, в выцветших обоях ещё угадывался романтический стиль. Стены от пола до потолка заставлены книгами. Аккуратно убранный письменный стол. На столе – развёрнутый свиток. Панас вышел на балкон: у самых его ног плескалось зелёное море, эвеланы затопили город по окна шестых этажей, дома торчали из зелени, точно скалистые острова. Стремительной чёрной стеной приближались грозовые облака, в толще которых перекатывался глухой грохот. Стремительный ветер предгрозья усиливал иллюзию моря. Внизу, на краю безобразной просеки, блестел зеркальный купол планетохода, рядом с машиной стоял пилот. Он помахал Панасу. Турчин ответил успокоительным жестом. Вернулся к столу, взял в руки развёрнутый свиток – это был пергамент, не пласт, а настоящий, из телячьей кожи; это была книга – книга в том виде, какими они были задолго до изобретения печати. Текст был написан от руки, старинными литерами, без промежутков между словами и знаков препинания. Сбоку по полю – желая подчеркнуть написанное, но не смея вторгаться в письмена древних, – кто-то провёл черту красными чернилами. Турчин прочёл отчёркнутое: