Третье пришествие. Современная фантастика Болгарии - [46]

– Вот так, Евтим… Кровавые дорожки, гроза над царским холмом, серые капюшоны, всякие выкрутасы – только бы я не догадался, что план ваш гениально прост. Ловко, весьма ловко… Поздравляю!

– Не за что. План не мой.

– О, я и не подумал, что твой. Кстати, я в тебе не ошибся.

Я с трудом, судорожно сглотнул.

– Что с остальными?

– Поймали обеих баб. Под строгим надзором держим. Я еще не решил, что с ними делать. Апропо, обе в один голос твердят, что ты виноват в провале. Анафемы по душу твою сыплют. Красиво.

– Они правы.

– Полно! Не дурачься. И я, и ты знаем – не поднялась бы у тебя рука на Шар.

– А… пресветлый?

– Ушел, окаянный. Как только мы его скрутили, кто-то его призвал. Оставил себе путь к бегству, подлец. Ты понимаешь? Он с самого начала намеревался смыться, а вас бросить – отдуваться передо мной, драконами и витяками.

Я приподнялся и сел в постели. И заметил – в углу рядом с дверью сидела с опущенной головой и с руками на коленях бабушка. Мне стало дурно.

– Что ты решил про меня? – успел я спросить.

– Не догадываешься? – оскалился в кривой усмешке колдун. – Уже проверено. Монастыришко в Бачково все еще существует, представь себе. Убогое и вдрызг обветшалое строение, да. Но ты же не привередлив… Интересная штука судьба, правда, Евтим?

Он выпрямился и разгладил складки на пиджаке.

– Конечно, я не как те дикари. Распоряжусь, чтобы ехал ты удобно. И в память о добром старом прошлом разрешаю забрать с собой все милые тебе книги и рукописи. У тебя два дня на сборы. Если приспичит, забирай всю библиотеку. Все равно никому она не нужна. Оцени мою щедрость.

– Спасибо, – прошептал я.

– Пока ты еще здесь, охрану приставлять не буду. Оцени и этот жест. Ах да… – он развернулся и небрежно махнул в сторону старушки. – Так и не выяснил, кто она такая, даже в архивах ничего нет. Но и улик против не имеется, так что она может остаться в городе и жить тут.

– Спасибо и за это.

– Не пересоли благодарностями. Скажем, я просто тебе вернул долг за тот суд тысячу лет назад. Мы в расчете. Я пришел и ждал, когда ты проснешься. Не мог лично не попрощаться. Наверное, больше не свидимся. Знаю, что прозвучит глупо, но мне тебя будет не хватать, Евтим…

– Кто знает… Неисповедимы пути Господни.

– Ну, с богом тогда! – рассмеялся он.

Отвесил мне короткий поклон и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Я молчал, не смея поднять взгляд на бабушку в углу. Тогда поднялась она, подошла и присела на постель рядом со мной. Сухая ее морщинистая рука легла мне на лоб.

– Тяжело тебе, сын?

Наконец я осмелился на нее взглянуть. Бледные ее глаза трепетали, лицо было мокрое от слез.

– О ком горюешь, мать?

– Про кого ж… Мало ли печали на белом свете…

– Меня не надо оплакивать. Сам все заслужил!

– А-а-а, тебя нет. С тобой все ладно, сын. Ты под венец нашел-таки себе место.

Я посмотрел на нее с удивлением:

– Разве мое место не здесь, в Тырново?

– И тут, и там, и повсюду все возле книжек твоих твое место. А мое – среди людей. Не мучь себя, сын. Рука, что меч держит, не благословенна.

– Значит… ты меня не коришь? За то, что не убил ее?

– Зачем ее убивать… Она же матушка, душу носит…

Я мог бы возразить. Мог бы выложить все о догмах о разуме и духе. Только бабушка бы не поняла. Ей не нужны догмы. Ибо всем существом понимает жизнь, какая она есть. За что и тянется тысячи лет ее хождение по мукам…

– Мне уже пора настала, сын, – сказала она и повязала платок на голову. – Полно в этом городе сидеть. Пора дальше идти.

– Куда же ты пойдешь?

– Куда глаза глядят, – плеснула она ладонями в колени и встала. Засуетилась по комнате. Подбирала и складывала нехитрые вещи свои в маленький узелок.

Раньше я как-то не обращал внимания, что там у нее в углу, где обычно молилась. Кусок дерева с темными брызгами на нем. Покореженный наконечник римского копья. Кривой ржавый гвоздь. Перевязанный бечевкой чей-то локон. Боже мой…

Она заботливо уложила все это и завязала узелок. Встала передо мной. Маленькая, сутулая, с прижатыми спереди руками, держащими узелок.

– Дай тебя благословить, сын.

Я пал на колени и прижал губы к ее правой руке. Она перекрестила меня, склонилась и поцеловала в лоб. Потом, тихо и мелко ступая, удалилась.

Я оставался на коленях еще некоторое время, пока не почувствовал себя глупо. Пока в душе не вскипела непонятная ярость. Нельзя, нельзя позволить ей уйти просто так! Мне надо было с ней поговорить. Мне хотелось о стольких вещах ее расспросить и стольким же поделиться с ней.

Я вскочил и бросился вдогонку. Утром город пуст. Я скоро настиг ее. Закричал, окликнул, но она не обернулась. Словно не услышала. Как отверженная собака, я поплелся за ней. Она шла торопливо, не оглядываясь. Вместе со мной за ней следовали беспризорные кошки. Перебирали лапками, бежали некоторое время, мяукая, потом отставали. Я не отставал. Хотел, по крайней мере, узнать куда она направляется. Хотел еще немножечко на нее поглядеть.

Мы миновали парк. Самодива Алена подбежала к бабушке и сунула ей в руки букетик. Здравец. Обе женщины о чем-то поговорили, я не расслышал слов. Мы прошли по Самоводской. Бабушка заглядывала в окошки мастерских. Остановилась перед ателье резьбовщика по дереву. Стояла долго, взирая, позируя. Наконец махнула мастеру и тронулась дальше. Я тоже остановился и посмотрел через окно. Мастер был занят тем самым панно с лицом женщины. Он не увидел меня, поглощенный работой – вырезал в глазах-гнездах крохотных птенцов.