Третье поколение - [37]

В этой же болотной местности было множество ку­старных мастерских, предприятий карликового мас­штаба. Тут и гонт изготовлялся, и кирпич, и гончарным делом занимались, но все это — дома, за печкой, своими двумя руками, отгородившись от соседа. Были и бродя­чие ремесленники — портные, колесники. Землепашец был здесь мелкий, бился как рыба об лед на низине, приправлял мукой кору. Молоко от коров получал си­нее, да и того не вволю. А корова была похожа больше на жабу, чем на рогатую скотину. Говорили, что причи­ной этому трава, которая торчала на мшистых кочках.

Скуратович, бывало, проведет раза два косой у себя за гумном и накосит клевера для своей скотины на всю мочь. А тут человек раз пять косу сменит, пока наберет осоки корове на ночь. Участки хорошей земли прятались между лесов и пейзажа местности изменить не могли. Отсюда на «мужика-короеда» высокомерно поглядывали всякие Степуржинские и Богоровские, и все же не из этих мужиков выходили бродяги и профессиональные нищие.

Некий предприниматель еще лет за двадцать до вой­ны открыл в городке мануфактурную фабрику. Овечья шерсть шла далеко на прядильные фабрики, а оттуда прибывали нитки, из которых здесь вырабатывалось толстое сукно. На фабрику потянулись люди. Отец Кон­драта Назаревского еще молодым человеком явился сюда из-под Двух Хат и, хоть кору есть не перестал, но сменил соху на ткацкий челнок. И Кондрат Назаревский никак припомнить не мог отцовской ледащей лошаденки и рогатой сохи. Предприниматель был городским поме­щиком. Во время войны он взял подряд на шинельное сукно и на этом нажился. С туго набитыми карманами он в первый же год революции куда-то удрал и во время оккупации сюда не заявлялся. Дальнейшая его судьба осталась местным жителям неизвестной. О судьбе отца Кондрата Назаревского мы знаем. Что же касается са­мого Кондрата, то после событий возле Двух Хат, когда портной, сам того не подозревая, помог его отряду ло­вить остатки банды молодого Скуратовича, он не бывал в родных местах много лет. Явился сюда Кондрат только вскоре после ограбления банка. Это, собственно, и было причиной его появления.

Однажды ответственные работники Центрального Комитета партии и Совнаркома обсуждали вопрос о том, кого послать в этот район. Называли многих людей, ис­пытанных практиков. Каждый из них мог бы ехать и начинать дело. Все они были вполне подходящими людьми. Но один из наиболее ответственных работников Совнаркома сказал:

— Все кандидатуры хороши, что и говорить. Но у меня имеется лучшая. Я знаю человека, который не ху­же каждого из тех, о которых мы говорили, но, кроме того, обладает важным преимуществом: он прекрасно знает местность и душу тамошних людей. Он там все насквозь будет видеть.

— А где он, этот человек?

— В районе. С самого окончания войны то на пар­тийной, то «а хозяйственной работе. Он привык работать в самых низах, но масштабы его работы чаще всего были крупные. За партизанские дела он награжден орде­ном Красного Знамени. В партизанские времена я с ним встречался и даже скрывался несколько суток у него в доме, когда работал в подполье. Он был не то кузнец, не то землероб. Кое-как перебивался. А во время окку­пации он поднял всю округу, так что ближние леса были полны партизан. Позднее в его доме был центр, из кото­рого велось наблюдение за бандитами. В тех местах действовал тогда отряд Назаревского, а он направлял удары отряда, куда требовалось. С того времени он и пошел на руководящую работу. Звать его Антон Нестерович.

Теперь начали припоминать. Оказалось, что кое-кто из работников ЦК и Совнаркома встречался с ним в лесу, делил хлеб и под одним кустом ночь коротал... Теперь многие вспомнили, каким работником был этот человек.

Антон Нестерович был вызван в центр. Пробыл он здесь недели три. Целыми днями просиживал в Гос­плане и выходил оттуда быстрой походкой, но с усталым лицом. Он долго ходил по улицам, чтобы размять ноги, не привыкшие к многочасовой неподвижности. Наконец все было выяснено, изучено, разобрано. Дело было окон­чено. Антон Нестерович уже уложил свой чемодан и только тут решил разыскать своего давнишнего знако­мого. Часа за два до наступления вечера он вошел в коридор огромного домя и стал разглядывать номера над дверьми. Затем он переступил порог комнаты с двумя окнами, в которой стояло четыре железные койки. Ни­кто не обернулся на стук в дверь — такая шла в этой комнате напряженная работа.

Опираясь локтями на маленький столик, склонив го­ловы, четыре девушки что-то внимательно разгляды­вали.

— Ну, так сказано или нет? — зазвенел вдруг торже­ствующий девичий голосок. — Я говорила, что нет!

Все четверо разом откинулись от стола.

— Значит, не здесь, — смутилась одна из девушек,— а в другом месте... Значит, я перепутала...

Антон Нестерович подошел к столу и увидал на нем раскрытый том Маркса.

— Добрый день! — сказал он еще на ходу.

Девушка, которая только что оправдывалась перед своими подругами, вскрикнула:

— Антон Павлович!

И бросилась к нему. Сначала сжала и потрясла руку, а потом порывисто потянулась и поцеловала его в щеку. Он улыбался и был даже смущен.