Третье поколение - [29]

Портной пошел. Он боялся оглянуться. Ему хотелось сжаться, стать поменьше, скрыться. Казалось, что сын Ярмолинского идет за ним следом и вот-вот опустит обух на его голову. «Хоть бы он меня не тронул, а я-то его трогать не стану...» Однако портной думал так только до тех пор, пока не выбрался из кустарника. Когда гла­зам открылось поле, а невдалеке замигали огоньки Двух Хат, голова его заработала по-иному: «Ишь ты какой ловкий! Голову мне свернуть собираешься? А за что? За то, что твой батька пожаловал мне жбан тухлой ка­пусты? Я с тобой рядился новый кожух шить, а ты мне еще четыре старых латать подсунул! Ах, чтоб тебе ле­кари рожу латали! Ишь ты богатей сермяжный! Он мне голову свернет! А что тебе моя голова, дорого, что ли, обходится? Хлебом ты ее кормишь? Я у тебя за весь мой век ничем не поживился. Это ты, если на работу наймешь, все норовишь облапошить!»

Так рассуждая, портной подошел к Двум Хатам. Было еще не поздно. Мороз крепчал. Из деревни за бо­лотом доносились голоса. Портной остановился уже на своем дворе и, думая все о том же, прислонился к за­бору. Успокоившись, он уже собирался войти в дом, когда услыхал позади себя шаги. От своего гумна шел сосед-кузнец.

— Вот хорошо, что ты пришел, — сказал кузнец.— А я уже боялся, что ты на хуторах заночуешь.

— Чего же ты боялся?

— Как чего? Приходили, танцы играть просят. Сей­час начнут собираться.

— Знал бы ты, как меня напугали около лесопилки!

— Кто?

— Знаешь, кого я встретил? Сынка Ярмолинского, с хуторов.

Кузнец ухватил портного за плечи.

— Не может быть! Он тут?

— Правду говорю. Сказал, что втроем они на лесо­пилке зимуют... А если кому-нибудь скажу про эго — го­лову свернет.

— Кто же с ним еще? Не сказал?

— Лихо его знает! Может, и сказал, да только испу­гался я, как черт ладана, может, чего и недослышал. Да и неохота мне всякую пакость слушать. Того и гляди в беду попадешь, ну их в омут с головой!

— Кого?

— Да всех этих Ярмолинских... Он сказал, что их там трое.

— Что же ты думаешь, правду он тебе станет гово­рить? — Кузнец даже стал трясти портного. — Расскажи все, как было.

Портной охотно рассказал обо всем и даже предста­вил в лицах свой разговор с Ярмолинским. Кузнец вы­слушал и зашептал:

— Экий ты недогадливый! Пораскинь умом. Если бы все было так, то зачем он стал бы перед тобой испове­доваться?

— И то сказать, — согласился портной, — я же ему ни сват, ни брат.

— Если он сказал, что их трое, значит их там боль­ше. Если сказал, что зимовать собираются, — значит, зимовать не будут.

— Стало быть, и мне ничего плохого не сделают! Зря только грозился...

Кузнец рассмеялся, потом стал рассуждать:

— Если он так открыто говорил, значит, вряд ли они и до нынешней ночи останутся. Он спрашивал, нет ли в Тетеревцах красноармейцев? Это надо так понять... Через Тетеревцы пролегает самая глухая лесистая до­рога на запад, там кончается местность, занятая боль­шевиками. Вот туда-то им и нужно податься. Они спа­саются, эти остатки, их целая банда была! Ходили же слухи, что они в нашу сторону кинулись после того, как на отряд Назаревского напоролись, а тот их чуть ли не всех из пулемета перестрелял. Коновод ихний, Скура­тович, жив остался, его на зиму сюда, в болотистые леса загнали. Вот он, наверное, где-нибудь здесь и на запад хочет проскочить. Экой ты, братец, тяжелодум! — Кузнец, весь дрожа от волнения, сжимал плечо порт­ного.— За Тетеревцами, в Мотылевщине, красноармей­цы стоят. Беги скорее туда и скажи!

— Как же я, братец ты мой, в такое дело вмеши­ваться стану. Ведь они мне отомстят. Пускай уж они, с божьей помощью, сами к большевикам в руки попа­дут, гады этакие.

— Чтоб ты сгорел, такой человек! Ладно! Я сяду на лошадь, домчусь и тут же обратно. А ты иди ко мне. Сейчас соберутся, так ты, чтоб никто ничего не поду­мал, один играй, пока я вернусь.

— Разве мне твою скрипку взять?

— Бери, бери! Оно, пожалуй, и лучше, что ты здесь останешься. А вдруг кто-нибудь из них под окошко при­дет... Увидит, что ты дома, спешить не станут.

Кузнец толкнул портного в сени, а сам сел на ло­шадь, для вида перекинул через плечо связанные про­волокой вилы и долота (якобы на продажу) и медленно отъехал от дома. Миновав греблю, он пустил лошадь рысью.

Через два часа он вернулся и застал у себя в хате танцы в полном разгаре (портной обливался потом, стараясь не сбиться с ритма). Кузнец взял скрипку и стал наяривать польку. Танцевали, однако, вяло. Девуш­кам не хватало кавалеров. На вечеринке были одни подростки, которых в армию еще не брали. Танцоры они были не слишком опытные.

Минут через десять после того, как кузнец взялся за скрипку, отворились двери и в дом вошли два парня. Девушки их узнали: третьего дня они приходили сюда танцевать и говорили, что ночуют в Тетеревцах, что их, стало быть, гонят в армию.

— Вы все еще здесь? — спросил кто-то.

— А что ж, с нами теперь не спешат. Война окон­чена, скоро армию и вовсе распускать будут.

Через минуту оба парня уже кружились в танце с са­мыми красивыми девушками. Это были «настоящие пар­ни», ловкие танцоры, не то что «наши замухрышки»,— так, наверное, подумала не одна девушка, глядя на не­знакомцев.