Треснувшее зеркало - [29]

Он умолк. Крэддок не спешил нарушить молчание. Он пытался понять, зачем Морис Гилхрист говорит все это. Гилхрист смотрел на него. Казалось, он ждет от инспектора какого-то вопроса. Крэддок терялся в догадках, какого же. Наконец он медленно, как человек, идущий на ощупь, произнес:

— Она очень расстроена происшедшей здесь трагедией?

— Да, очень, — подтвердил Гилхрист.

— Может, даже слишком?

— Как посмотреть…

— На что посмотреть?

— На причину ее расстройства.

— По-моему, — промолвил Крэддок как бы наугад, — это был шок, вызванный внезапной смертью. Вот так, в самый разгар приема…

Лицо доктора осталось невозмутимым.

— Или, — продолжил Крэддок, — нечто большее?

— Разумеется, трудно предвидеть, — отозвался Гилхрист, — реакцию людей. Как бы хорошо вы их не знали. Марина вполне могла отнестись к этому более спокойно. Она человек мягкий. Она могла воскликнуть: «Ах, бедняжка! Как ужасно! Как это могло случиться?» Она могла проявить сочувствие, не принимая, однако, близко к сердцу. В конце концов, во время приемов на киностудиях люди, случается, умирают. Или она могла, если ничего интересного в этот момент не происходило, решить — при этом, заметьте, подсознательно — разыграть сцену. Закатить истерику. Но не исключено, что ее реакция вызвана чем-то совершенно другим.

Дермот решил взять быка за рога.

— Мне бы хотелось услышать, — произнес он, — что вы сами думаете обо всем этом.

— Не знаю, — ответил Гилхрист. — Я ни в чем не уверен. — Он помолчал. — Существует ведь профессиональная этика. Существуют определенные взаимоотношения между врачом и пациентом.

— Она вам ничего не рассказывала?

— Мне кажется, я не имею права говорить об этом.

— Марина Грегг знала Хетер Бэдкок? Они встречались до этого?

— По-моему, Марина не имела о ней ни малейшего представления. Нет, дело не в этом. Хотите знать мое мнение? Хетер Бэдкок не имеет к этому никакого отношения.

Дермот поинтересовался:

— Это лекарство… кальмо… Марина Грегг когда-нибудь его принимает?

— Можно сказать, только на нем и живет, — признал доктор Гилхрист. — Так же, как и все остальные, — добавил он. — Элла Зелински принимает, Хейли Престон принимает, половина всей этой братии принимает его — оно нынче в моде. Но все они, эти лекарства, мало чем отличаются друг от друга. Одно надоедает, начинают пробовать другое, только что появившееся, полагая, что это именно то, что надо, и что все теперь будет иначе.

— И что, действительно, становится иначе?

— Знаете, — сказал Гилхрист, — в каком-то смысле — да. Оно делает свое дело. Успокаивает, взбадривает, дает ощущение, что можно справиться с тем, что раньше казалось невыполнимым. Я стараюсь выписывать эти таблетки в минимальных дозах и только в крайних случаях. Но они и неопасны, если принимать их правильно. Они помогают тем, кто сам себе помочь не может.

— Хотел бы я знать, — перебил его Дермот Крэддок, — что вы пытаетесь сказать мне?

— Я пытаюсь решить, — ответил Гилхрист, — в чем заключается мой долг. Есть два вида долга. Один — долг врача по отношению к пациенту. Все, что врач узнает от пациента, должно храниться в строгой тайне. Но есть и другая точка зрения. Врачу может показаться, что пациенту грозит опасность. Тогда он обязан принять меры, чтобы предотвратить эту опасность…

Он замолчал. Крэддок выжидательно смотрел на него.

— Да, — продолжил Гилхрист, — кажется, я знаю, что делать. Должен просить вас, инспектор Крэддок, сохранить то, что я вам скажу, в тайне. Разумеется, не от ваших коллег, а от остального мира, особенно от прочих обитателей дома. Обещаете?

— Не могу связывать себя подобным обещанием, — ответил Крэддок. — Я не знаю, как сложатся обстоятельства. Но в общем и целом, конечно, согласен. Я тоже считаю, что все сведения, которые вы мне сообщите, должны быть совершенно конфиденциальными.

— Тогда слушайте, — начал Гилхрист. — Может быть, это ничего не значит. Женщины, если у них нервы в таком состоянии, как у Марины Грегг, могут сказать все что угодно. Я скажу вам, что она мне сказала. Может быть, это не столь важно.

— И что же она сказала?

— Происшедшее ее совершенно подкосило. Она вызвала меня. Я дал ей успокоительное. Посидел немного рядом, держа ее за руку, велел успокоиться, убеждая, что все будет хорошо. И вдруг она, прежде чем впасть в забытье, сказала: «Это предназначалось мне, доктор!»

Крэддок недоуменно посмотрел на доктора.

— Так и сказала?

— А на следующий день, когда я пытался завести разговор на эту тему, она заявила: «Вам, наверное, померещилось. Я не могла этого сказать, я ведь была почти в бессознательном состоянии».

— Но вы полагаете, она сказала это серьезно?

— Совершенно серьезно, — ответил Гилхрист. — Я вовсе не хочу сказать, что ее слова всегда соответствуют действительности, — поспешил добавить он. — Предназначалась смертельная доза ей или Хетер Бэдкок — мне неизвестно. Вам, пожалуй, видней. Я только хочу сказать, Марина Грегг абсолютно уверена, что кто-то хотел ее смерти.

Крэддок некоторое время молчал. Затем сказал:

— Благодарю вас, доктор Гилхрист. То, что вы мне сообщили, очень важно, и я очень ценю ваш порыв. Если слова Марины Грегг имеют под собой какую-либо почву, это значит, что ей по-прежнему угрожает опасность, не так ли?