— Уж не хочешь ли ты сказать, Гриша, — нахмурился Саша, — что не знаешь нас, что видишь нас первый раз? А кто же тогда сидел вчера у Мусим Мусимыча в уголке на скамейке?
Гриша взглянул на него удивленно, но ответил спокойно (ну, точь-в-точь как Гриша-Оратос из сна!):
— Вот именно. Вчера я у Мусима Мусимыча не был, обиделся на отца и рано лег спать. А имя моё ты узнал от мальчишек. Или у Риммы…
Тут уже вытянулись лица у ребят, стоящих за забором.
— Ну, это для меня слишком… — потер Саша лоб, беспомощно посмотрев на Лиду и Гену. — Уж вчера-то вечером мы не спали! Своими глазами видел, как он сидел в углу у печки… — Но тут он, видимо, что-то придумав, повернулся к Грише: — А скажи, может, тебя и Мюнхгаузеном не зовут?
— Зовут… — покраснел тот. — Так что же из этого?
— Оратос!.. — вдруг выкрикнула Лида на весь двор. — А Оратосом тебя не зовут, Гриша?!
Паренек под рябиной удивленно пожал плечами. Потом он нахмурился и недовольно сказал:
— Хватит морочить мне голову. Или скажите, в чем дело, или… Некогда мне тут болтовню разводить.
По лицу его было видно, что он говорит правду и что даже чуточку обижен на городских ребят за непонятные намёки. Первым от общего неловкого молчания опомнился Саша.
— И то правда, ребята, — тихо сказал он. — Надо ему рассказать всё. Я, кажется, начинаю понимать, в чём дело… Гриша, ты перелезь-ка сюда, к нам, а? Мы тебе сейчас такое расскажем!..
Подумав, тот махнул на что-то рукой, перелез через забор и, сев на бревно, выжидательно посмотрел на Сашу. Выдержкой он, видимо, обладал действительно невиданной: за весь Сашин рассказ, прерываемый и дополняемый Геной и Лидой, он не проронил ни слова, только глаза его временами начинали сверкать, как у Оратоса. Дослушав ребят до конца, он несколько минут сидел, с виду совершенно подавленный, и наконец растерянно пробормотал:
— Так вы подумали, что это был сон?.. Не знаю, не знаю… Уж больно все подробно так — и овраг, и мои тамошние зеркала… А знаете, вчера вечером у нас пропал будильник…
— Будильник?!
— Да. И отец начал ругать меня: «Ты, — говорит, — опять подевал куда-нибудь!» Потом вспомнил о каких-то деньгах, которые я будто бы выпросил у него и истратил на зеркала в сельском магазине… Продавец ему сказал, что я все зеркала у него купил. А я не покупал их у него, честное слово! И денег у отца не просил на зеркала… Это вот мне Римма дала, а остальные пять, что там, на деревьях, я у ребят на разные штуки выменял…
— А зачем они тебе? Ты действительно хотел построить это самое… хэвесют?
— Да, — устало кивнул Гриша. — Вот видите, даже название это вы знаете, хотя я его никому не говорил… Но вы знаете больше, чем я: Ильвеш левэх, Синерлип… Значит, все это было с вами наяву!
— Ты хочешь сказать, что в деревне вчера было двое Гриш?! Ты и он… Оратос?..
— Выходит, так… Кто же тогда утащил будильник и выпросил у отца деньги?.. Только одного я не понимаю: как он так быстро создал то, над чем я бьюсь все лето? Ведь он же был, как сказал вам, тем же, что и я, — моим материализованным отражением…
— Нашел чему удивляться! — возмутился Гена. — А все остальное ты уже понял, что ли?
— А чего — все остальное-то? — Гриша поднял на него невидящие глаза.
— Ну… всё. Все эти охапосы, синерлипы, гипотезы Уйсона и Ойкоса…
— Никаких Уйсонов и Ойкосов на земле не было. Корпускулярную теорию света разработал Ньютон, а квантовую — Эйнштейн. Это вы и сами сообразили бы, если бы хоть интересовались физикой. А Уйсон и Ойкас… выходит, что они ученые Синерлипа. Ага, все ясно: значит, Оратас имел просто мою внешность, а знания у него были синерлипские… О, насколько, значит, больше нас они знают о свете! — Гриша горько усмехнулся. — Только и остается порадоваться, что случайно они поймали сигнал моего недостроенного хэвесюта, потом достроили и приземлились именно около него…
— Ребята! — вскочила Лида на ноги. — Чего же мы тут сидим?! Побежали в лес, к оврагу — может, что-нибудь да осталось там?!
Но Гриша не сдвинулся с места, только покачал головой:
— Нет, не думаю. Уверен, что там все точно так, как было. С их возможностями… Но посмотреть можно. Пойдем…
Ребята, подавленные коснувшимся их непонятным и необъятным, медленно поднимались с бревна. Саша, вставая последним, уперся руками о свои ноги выше колен и вдруг почувствовал под ладонью что-то твердое. Он сунул руку в карман и вытащил из него кусок тускло-белого картона. На нем коричневым цветом были нацарапаны какие-то непонятные знаки… И Саша все понял.
— Стойте! — крикнул он, высоко подняв над головой свою находку. — Вот!
Таинственный предмет в его руке, попав под лучи солнца, заполыхал ослепительно близкой звездой.
