Тренинги свободы - [34]

(1992)

Судьба и техника

Назову знакомые всем слова.

Поражение. Потери. Крах. Фиаско. Разруха. Бедность. Голод. Находчивость. Смрад. Беспомощность. Безнадежность. Уныние. Болезнь. Боль. Бессилие. Деградация. Мучения. Холод. Пыль. Ненастье. Хандра. Сомнение. Неуверенность. Отчаяние. Изворотливость. Радость. Смущение. Отказ. Подавление. Забвение. Унижение. Изоляция. Обвинение. Самобичевание. Упрек. Жалоба. Гнев. Месть. Самообман. Ложь. Сатисфакция. Зависимость. Трусость. Незащищенность. Память. Бесстрашие. Бунт. Провал. Несправедливость. Бесправие. Произвол. Рабство. Ограниченность. Страх. Тревога. Удушье. Стыд. Застенчивость. Дефицит. Страдание.

При этом некоторые слова, самые неприятные, остались неупомянутыми. Допрос. Истязания. Пытки. Расстрел. И мертвая тишина.

Но можно назвать и другие слова, тоже общеизвестные.

Компромисс. Созидание. Прогресс. Надежда. Развитие. Занятость. Порядок. Экспансия. Рост. Инвестиции. Окупаемость. Прибыль. Успех. Радость. Ревность. Зависть. Соперничество. Надувательство. Осмотрительность. Внимание. Энергичность. Талант. Уровень. Качество. Равновесие. Благоухание. Изобилие. Благосостояние. Излишества. Эгоизм. Наслаждение. Пресыщенность. Алчность. Сладострастие. Мера. Умеренность. Критика. Понимание. Жесткость. Жестокость. Открытость. Сила. Оптимизм. Филантропия. Обстоятельность. Заблуждения. Инициатива. Отчужденность. Дифференцированность. Структурированность. Самостоятельность. Стерильность. Прохлада. Одиночество. Изоляция. Самосознание.

Неупомянутыми остались еще некоторые слова, весьма важные, на мой взгляд. Креативность. Суверенность. Спонтанность. Свобода.

Разумеется, невозможно охарактеризовать этими группами слов конкретного человека, ибо ни один человек не способен отделить свои неудачи от успехов, страдания от радостей, поражения от побед, смрад от благоухания. Но, наверное, они все же пригодны, чтобы охарактеризовать ими жизненные условия и технику социальной организации, которые последние сорок лет определяли рамки нашего личного бытия — не принципы, не идеологию, но реальную жизнь.

Одна группа слов относится к человеку, бессильному перед лицом судьбы, другая — к человеку, формирующему свою судьбу. Если первый стремится выжить, как-то перенести судьбу, то второй — устроить и переделать ее. Различия эти весьма велики как на уровне личного опыта, так и в плане личных стремлений, целей, моделей поведения и выбора средств. Нет сомнения, что и в последующие десятилетия нашего сосуществования мы будем взаимно не понимать друг друга под знаком этих различий.

Круг явлений, о которых я говорю, древний грек, размышляющий в том же направлении, что и я, мог бы охарактеризовать, с одной стороны, как нечто неотвратимое, происходящее по воле богов (tyche), а с другой — как ловкость, ремесло, искусство, хитроумие, изобретательность (techne), что сегодня мы, соответственно, можем назвать судьбой и техникой. Человек, окруженный словами из первой группы, только переживает свою судьбу, не имея возможности выстраивать и формировать ее, а следовательно, не владеет и соответствующей техникой, в то время как человек, окруженный словами из другой группы, владея техникой, не знает, что, собственно, он выстраивает и формирует, употребляя на практике эту технику. В рамках одной и той же двойственности у них — разные приоритеты, один смотрит слишком далеко, другой слишком близко, отчего ни один из них не имеет шансов понять другого. Не сказал бы, что шансов нет вообще, поскольку на уровне восприятия эта двойственность ими осознается, но мыслят и действуют они в духе приоритетов. А все это означает, что им не только трудно понять друг друга, но и личная жизнь их являет собою логическую последовательность мучительных недоразумений. Из чего можно, далее, заключить, что речь идет не о простом коммуникативном сбое, но о сбое, проистекающем скорее всего из дефектов их самопонимания и миропонимания. Последнее также не воспринимается ими как двуединство, для одного приоритетно миропонимание, для другого — самопонимание.

Человек, подчиненный судьбе, воспринимает события, как стихийные проявления, легкомысленно универсализирует собственное положение, свои действия полагает вынужденными, человек же, формирующий свою судьбу, строго ограничивает сферу собственной деятельности, индивидуализирует свое положение и считает, что с помощью согласительных процедур можно управлять событиями. Мышление человека, подчиненного судьбе, по характеру регрессивно, он выводит причину из следствия, объяснение событий ищет в прошлом, апеллирует к истине, мышление же человека, формирующего свою судьбу, по характеру прогрессивно, он выводит следствие из причины, в поисках компромиссов сосредоточен скорее на настоящем и апеллирует не к истине, а к законам. У человека, подчиненного судьбе, есть только коллективная история и нет индивидуальной, тогда как у человека, формирующего судьбу, есть индивидуальная история и нет коллективной; первый в поисках образцов, служащих нравственным оправданием его вынужденной пассивности и приспособленчества, оглядывается в основном на эпохи, предшествовавшие Французской революции, последний — рассматривает всю историю как процесс индивидуализации и старается не оглядываться на то, что было до Нового времени. Один обречен помнить, другой — забывать. Соответственно, язык человека, подчиненного судьбе, несет на себе печать субъективности и интимности, но не индивидуальности, человек же, формирующий судьбу, пользуется языком индивидуальным, но лишенным всего, что напоминает интимность и субъективность; один находит опору скорее в традиции, другой — в актуальности, один черпает главным образом из магического и мифологического сознания, другой — из мифологического и психического. Речь одного отличает какая-то неприятная заторможенность, архаичность, провинциальность, другой вызывает такую же неприязнь демонстративной живостью, злободневностью, информированностью. Человек, подчиненный судьбе, обретает себя в коллективной идентичности, а человек, формирующий судьбу, — в индивидуальной.