Тренинги свободы - [17]

Когда корабль попадает в шторм, паруса, как правило, убирают, но бывает и так, что особенности ветра требуют, чтобы все паруса были подняты. Когда же на корабле вспыхивает пожар, то хоть поднимай паруса, хоть сворачивай — для борьбы со всепожирающим пламенем большого значения это не имеет.

В логике поведения венгров, их мышления и обращения с языком было нечто, что трудно назвать ошибочным или порочным, — просто в ней, этой логике, был изъян, характерный для всякой неоднозначной вещи. Поскольку в общении меж собой главным правилом у них был отказ от того, чтобы делать индивидуальное знание общим, ибо только благодаря фанатичной приверженности этому молчаливому уговору они сохранялись как нация, с точки зрения индивида, из этого с неизбежностью вытекало, что любой венгр пребывал в уверенности, что другой знает столько же, сколько он, хотя никто из них и не мог проверить, что они знают и чего не знают. Поскольку, занимаясь поиском смысла слов методом игнорирования их смысла, все венгры были обречены на то, чтобы лишь что-то взаимно предполагать друг о друге, ведь все вместе они могли знать только то, что все они обречены на предположения относительно тех вещей, относительно коих ни один из них не знал, да и знать не мог, чего же они не знают о них, вместе взятые.

И все-таки, невзирая на сложность создавшегося положения, нация сохранила единство — в том смысле, что никто из венгров не кинулся тушить пожар. Кроме того, их единство нашло свое выражение в том, что все они как один думали о значении слова «огонь». А мышление, как известно, тоже действие. Мнения относительно слова «огонь», разумеется, были разные, но обмениваться ими не имело смысла уже потому, что каждый резонно предполагал, что другие знают не хуже его, что слово «огонь» означает не то, что оно означает. А коль так, то над этим вопросом либо вовсе не стоило ломать голову — ведь речь могла идти только о таком огне, который в действительности не горит, — либо нужно было задаться жгучим вопросом: не воду ли он означает? Те, кто к этой загадке подходил с точки зрения изначального смысла, невольно думали о воде; другие — пытавшиеся осмыслить вопрос с позиции говорящего — тоже не допускали, что речь идет об огне. И если первые полагали, что стране, по всей видимости, угрожает катастрофическое наводнение, то последние думали, что пожарные, вместо того чтобы заниматься тушением настоящих пожаров, устраивают искусственные, что нисколько не безопаснее всамделишного пожара (читай: наводнения), ведь если может существовать огонь, который в действительности не горит, то вполне может быть и такое искусственное пламя, которое, напротив, горит…

К концу дня неведение общества в целом относительно грозной опасности, ощущаемой каждым в отдельности, породило в стране атмосферу той напряженности, которая у других народов пробуждает то, что еще и поныне зовется ответственностью за судьбу нации. Но не так было у венгров в описываемое время. Независимо от того, что думал каждый из них о происходящем, невозможно было не чувствовать в воздухе запах гари; тем не менее, если на эту тему вообще заходил разговор, коллективно они приходили к выводу, что, скорее всего, на город движется ураган — оттого, мол, и небо так почернело; причем каждый в отдельности понимал, что ни паводок, ни искусственный, разведенный пожарниками огонь дыма не выделяют и не могут поэтому вызвать ни ураган, ни бурю. Наконец в вечернем выпуске новостей прозвучали некоторые подробности о случившемся. Однако для лучшего понимания событий следует прежде сказать о тех в высшей степени уважаемых дамах и господах, для которых не только профессией, но и делом всей жизни было публичное оглашение полезных обществу новостей. Начнем с того, что в ту пору венгры и в мыслях, и в поведении, и даже во внешнем облике достигли такого равенства, что и сами с трудом отличали друг друга. К примеру, на свет они появлялись взрослыми, и поскольку взрослеть им уже было незачем, то всю жизнь они оставались детьми. Необходимости в школах поэтому у них не было. Каждый, будучи взрослым, считал своим долгом учить уму-разуму остальных, ведь все венгры оставались детьми; в то же время, поскольку никто из них не мог повзрослеть, всем всю жизнь приходилось учиться. Когда же поблизости желающих учиться не оказывалось, любой мог использовать в педагогических целях самого себя, ведь общим и неотъемлемым свойством всех венгров было то, что, оставаясь детьми, они представления не имели о том, что же они знали как взрослые. Однако при всем этом равенстве были среди них и такие склонные к самопожертвованию индивиды, которым — как раз в интересах полного и абсолютного равенства — приходилось быть более равными, чем другие.

Здесь, как лживые и злонамеренные, мы сразу должны отмести отдельные безответственные заявления о том, что этими более равными членами общества были граждане и гражданки, которые управляли страной. Наука на сегодняшний день не располагает фактами, свидетельствующими о том, чтобы кто-то из них хоть однажды поделился своим индивидуальным знанием с кем-то другим. Этого они не допускали ни в своем кругу, ни за его пределами, и, стало быть, разница между гражданами, посвященными в дела общества, и гражданами, в них не посвященными, была чисто формальной. Если граждане, в дела общества не посвященные, в силу именно собственной непосвященности в эти дела фанатично и в своих собственных интересах придерживались молчаливого общественного договора никогда и ни при каких условиях не делать достоянием общества свои личные знания, то граждане, в дела общества посвященные, исходя как раз из сознания своей посвященности в эти дела, фанатично и в интересах общества придерживались молчаливого договора, в соответствии с каковым только коллективное незнание могло гарантировать то индивидуальное знание, обладать которым никто не имел права. Если первые делали вид, будто вовсе и не имели никаких индивидуальных знаний о мире, обладая лишь коллективным незнанием, то вторые делали вид, будто коллективное незнание и было их индивидуальным знанием. И в этом была своя логика. Ведь ежели кто-то не по своей вине оказался не посвященным в общественные дела, на каком основании он может претендовать на то, чтобы его индивидуальное знание стало частью общественного? С другой стороны, если некто, опять же не по своей вине, является посвященным в общественные дела, на каком основании может он отказаться от того, чтобы основу его индивидуального знания составляло коллективное незнание? В этом смысле мы можем с уверенностью говорить о принципиальном равенстве управляющих и управляемых. Управляющие не могли ограничивать управляемых в свободном доступе к собственному индивидуальному знанию точно так же, как управляемые не могли ограничивать управляющих в свободном доступе к общественному незнанию. В Венгрии описываемого периода каждый мог делать то, чего он не знает, и каждый открыто мог думать об этом то, чего он не думает. И если при сей благородной и привлекательной несознательности венгры все же не довели страну до крайнего разорения и хаоса, то этого не случилось лишь потому, что среди всех равных граждан были граждане еще более равные. И называли их — вещатели новостей.